Окружавшая нас толпа будто растворилась в пространстве, оставив меня в темной комнате со светящейся золотым пружиной, которая готова была распрямиться. Конечно, это была не совсем я. Фаина-интроверт, пугливая и неуверенная, вышла из темноты на свет, то и дело оглядываясь и прижимая руки к сердцу, которое — слава Вагнеру — уже не колотилось так, словно готово выпрыгнуть из груди.
До меня снова донесся голос:
— Медленно и спокойно, Фаина. Вы сможете. Вы уже это делали. Давайте.
Я протянула руку и погладила пружину, и она ожила под пальцами, обернувшись золотистой змейкой. Стала мягкой и почти теплой на ощупь, когда я ее коснулась — хотя я точно знала, что ничего не касаюсь и ничего не вижу. Просто мне было проще работать с образом.
Изумрудные глазки сонно моргнули, змейка зевнула и медленно распрямила кольца, одно за другим, оставляя в темноте светящийся изогнутый след.
— Вот видите.
Змейка зашипела и метнулась прочь, и Фаина-интроверт тут же спряталась в темноту. Я заглянула через плечо все так же стоящего передо мной Вагнера и увидела поднимающихся с асфальта детей. Один, два, шесть — все они были живы. Мы никого не убили и даже не ранили. Только напугали.
Репортеры снова накинулись на нас с воплями. По знаку Вагнера я молча забралась в машину, и он — следом, и закрыл окна, отрезая нас от любопытствующего и охочего до жареных сенсаций мира до прихода полицейского.
Я не знала, что сказать. Уставилась на щербинки на кирпичной стене и вдруг поняла, что меня трясет — от случившегося, от понимания того, что если бы я вылетела из открытого окна, по этим кирпичам могла бы быть размазана моя кровь, от осознания того, что если бы не это самое окно, то те шесть детей, что испуганно и одновременно радостно гомонили снаружи, могли бы лежать под колесами машины…
— Я по-прежнему считаю, что не ошибся в вас, Голуб, и что в «Ланиакее» вам самое место.
— Спасибо. И за помощь тоже. — Я смотрела на свои дрожащие руки и заставляла себя дышать, и вдруг из меня вырвалось: — Я бы умерла, если бы мы убили их.
Вагнер молчал так долго, что я перестала ждать ответа. Но потом все же сказал, все тем же ровным и бесстрастным тоном, что обычно, за секунду до того, как в окно постучался полицейский:
— Нет, Голуб. Поверьте. Вы бы не умерли.
Глава 5
Начались праздники, и в институт мы не ходили. Мы учились в воскресенье, шестого числа, но зато отдыхали во вторник и среду восьмого и девятого, два долгих дня посреди недели, которые казались мне еще длиннее из-за того, что я ждала решения московской комиссии «Ланиакеи». Вагнер сказал, оно должно прийти десятого или одиннадцатого числа, не позже. Мой психопрофиль Смолькина отправила в Москву сразу же, как исследование закончилось. Кроме того, меня — мои результаты — там ждали. Тянуть не будут.
Вагнер взял мой номер телефона, заметив, что позвонить или написать будет удобнее, нежели снова ждать в коридоре. Конечно же, я весь вечер пялилась на экран, боясь пропустить звонок.
Даже когда звонила Гале и рассказывала ей о том, что случилось — и на исследовании, и после — все равно держала телефон перед глазами. Вдруг позвонит. Скажет: «Голуб, вы такая молодец, я хочу пригласить вас на свидание, и вообще, кажется, вы мой импринт».
— Ой, а у нас тут беда, — сказала Галя, когда я выложила свои новости, и настало место для ее. — Вчера папа Антона в аварию попал. Состояние тяжелое, пока даже не знают, выживет ли или нет.
«Антон» был Антон Лавров, Галин бывший лучший друг и одноклассник, чистый «нуль» и сволочь, каких мало. Он ненавидел психопрактиков, открыто называл нас повернутыми, шизофрениками и мутантами и в преддверии выборов мэра год назад организовал кампанию против кандидата-психопрактика с призывом «Оставьте в покое наши мозги!».
Я ненавидела Антона всей душой... но вот отца его было жалко. Дядя Сергей работал у нас в Зеленодольске таксистом, возил нас с Галюней еще по старой дружбе с нашим папой бесплатно. Я помнила запах его машины так четко, словно это было вчера: крепкий табак, одеколон и неизменная дешевая «елочка» под потолком. В кассетнике, старом, еще советских времен, всегда играл Круг.
— Ох, — сказала я. — Ну и новости.
Галя потерянно кивнула.
— Я сама в шоке. Так жалко. — И, после паузы: — Мама и папа спрашивали про тебя. Папа сказал, ты не звонила им с конца декабря.