— Ага, — я отвела взгляд. — Позвоню.
Галя снова помолчала, не желая влезать в мои непростые отношения с родителями, но потом все-таки не выдержала:
— Ты позвони. Мама же волнуется.
— Да. Позвоню, Галь. Позвоню завтра.
Но восьмого марта я позвонила только ей и Катюхе. Подруга начала уговаривать меня сходить в кафе, развеяться, ведь завтра тоже выходной, но я предложила заказать на дом суши и посидеть вдвоем.
Мне не хотелось никуда идти. Меня тянуло рассказать Катюхе про вчерашнее, выложить ей все как на духу, но не по скайпу. Это как наркотик — если у тебя есть подруга-психосенсор, тебе обязательно нужна будет ее поддержка. Катюхе даже не обязательно было рассказывать. Я обнимала ее — и все, она все знает.
Самой Кате нравились мои прикосновения, она говорила, они «щекотные». Но прикосновения вообще Умочка не любила. Она постоянно носила перчатки, даже летом, даже в помещении, пусть и тончайшие, из специальной пористой ткани, которая не позволяла рукам потеть. Я тоже носила, да, но не постоянно. Я транслировала, а не принимала, то есть, грубо говоря, ходила в гости, а не принимала гостей, и мне не приходилось потом после каждого из них оттирать со своего мозга грязные следы.
Приехав ко мне, Катюха сразу же включила ноутбук, выбрала на нем свой любимый плейлист для фона и забралась на диван с ногами. Пока я раскладывала палочки и готовила соус, она успела съесть весь васаби. С хлебом, на который уложила перед этим пару кусков сыра.
— Проголодалась — жуть, — сообщила она мне с набитым ртом. — Извини, иногда пробивает. Особенно после разговора с мамочкой, ну, не будем.
Я понимающе кивнула. У Умочки с семьей тоже были непростые отношения. Мать-алкоголичка вот уже второй год выносила дочери мозг по поводу того, что ее бывший муж — Катин папа — снимает дочери двухкомнатную квартиру в Тюмени и дает деньги на проживание, пока самой Кире Аркадьевне не на что купить даже бутылку водки.
Катя уже давно не жила дома, и, приезжая в Зеленодольск, оставалась у бабушки. После окончания ТюмПУ она планировала перебраться в Тюмень с концами или уехать к отцу в Новый Уренгой. Там тоже были вакансии для психопрактиков высоких категорий.
Я разлила в стеклянные бокалы колу и уселась рядом с Катей, подняв бокал в импровизированном тосте.
— С праздником!
— Да, с днем весны!
Пока я рассказывала, что было на том перекрестке, она молчала и сосредоточенно жевала. Когда я рассказала о раппорте, она замерла, просто замерла с открытым ртом.
— Кать, муха залетит, — беззлобно сказала я.
Она покачала головой, коснулась меня рукой и тут же убрала, чтобы не узнать лишнего.
— Фай, это… я просто не знаю, что сказать. Чует мое сердце, добром все это не кончится. Ты хоть не касалась его, нет?
Катя могла говорить со мной откровенно. Она знала, что происходит. Помнила тот первый раз, еще год назад, когда мы с ней вот так же, на восьмое марта, устроили девичник — только пили кое-что покрепче — и я рассказала ей об импринтинге.
Она не стала уточнять, спрашивать, может, я ошиблась, ведь на курсе у нас в Вагнера влюблена каждая вторая, что, может, это просто влюбленность, которая пройдет сама собой. Ей достаточно было обнять меня. Катюха гладила меня по голове и говорила, что если ее импринтом окажется кто-то наподобие моего, она застрелится. Наверное, подумала, что это меня утешит.
— Нет. Это был всего лишь раппорт, — сказала я. — Не страшно.
Катя промолчала, поедая суши.
— Если все получится… — начала я и замолчала, понимая, что вот-вот ляпну лишнее. Но мысль свою я додумала.
Если я собираюсь в «Ланиакею», если меня все-таки возьмут, я должна сделать то, что так уверенно пообещала Смолькиной. Взять импринтинг под контроль. Бороться с ним изо всех сил. Сдерживать его, если я действительно хочу стать лучшей. Достойной. Крутой.
— И когда ты мне расскажешь про это «все»? — спросила Катя, оглядываясь на ноутбук и набирая на нем адрес канала «Миг». Ну конечно, кто-кто, а Умочка не упустит возможности посмотреть новости с моим участием. — Ты смотрела, кстати?