Когда часы показали восемь, дождь как отрубило. Я уже не решилась звонить Кате и просто сидела и обреченно наблюдала, как из-за поворота выплывает шестиэтажное здание университета. Таксист остановился у кованых ворот, я расплатилась и бегом понеслась к дверям, понимая, что, скорее всего, кары уже не избежать.
Гардеробщица приняла пальто невыносимо медленно. Я схватила номерок и побежала на третий этаж, цокая каблуками. В пустых коридорах было темно. Я взлетела на площадку и понеслась к аудитории, и уже протянула руку к двери, когда меня окликнул скучающий голос:
— Голуб. Доброе утро.
Вагнер. Черт.
Я замерла, пытаясь отдышаться — на самом же деле, скорее, набраться смелости, чтобы обернуться.
— Голуб, вам никто не говорил, что когда к вам обращается преподаватель, нужно повернуться к нему лицом?
— Здравствуйте, Денис Николаевич, — пробормотала я, все-таки оборачиваясь. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и только стекла очков поблескивали красноватым, отражая восход. — У меня будильник не зазвонил, я просила Катю Умочкину предупредить…
Вагнер оттолкнулся от стены, и мое бормотание затихло само под напором его сбивающей с ног харизмы.
Еще не так давно я считала, что профессора — это такие стариканы в пиджаках с затертыми рукавами, с всклокоченными волосами и своеобразным типом мышления. По крайней мере, медицинские дисциплины у нас вел именно такой. Историк был лыс, но в целом тоже соответствовал. Завкафедрой, ведущая у нас курс социальной психологии и еще целую кучу предметов, не носила пиджака, но ее рассуждения о вреде сексуального просвещения в школах можно было приводить в качестве классической иллюстрации бреда.
Да, может, у не-психологов было все иначе, но наши преподы были один чуднее другого. Вагнер на их фоне казался прилетевшим с другой планеты. Он был молод — тридцать три года, — высокомерен, циничен, иногда непомерно требователен, и к тому же обладал страшно неудобной для нас способностью читать мысли на расстоянии, которую по правилам института применять ему было запрещено.
В данную минуту мои мысли его бы ужаснули.
Я поняла, что просто стою и пялюсь, и уже набрала в грудь воздуха, чтобы разразиться новой порцией оправданий, когда Вагнер заговорил сам.
— Послушайте, Голуб, не думал, что скажу это, но это даже хорошо, что вы опоздали. Я, собственно говоря, и задержался здесь для того, чтобы поговорить с вами с глазу на глаз.
— Да? — брякнула я.
Вместо ответа он протянул мне белый конверт, который я взяла, стараясь ни в коем случае не касаться его пальцев. Нет, не потому что я тогда бы покраснела, а между нами пробежали бы искры страсти…
Я все-таки покраснела, потому что подумала именно об этом. Но, увы, дело здесь было в простой мере предосторожности. Если бы я коснулась Дениса Вагнера, я бы передала ему свои мысли, а перчатки я сегодня, как назло, с собой взять забыла. Контактная односторонняя телепатия — само по себе то еще достоинство, но мне «повезло» дважды — она у меня была еще и бесконтрольная.
Я поднесла конверт к глазам, чтобы прочитать надпись.
«Ланиакея. Высшая школа психопрактиков. г. Москва» — сообщала печать с логотипом в виде большого глаза.
«Тюменский психопрактический университет, факультет психопрактической психологии. Профессору кафедры психопрактического права, д.п.н., д.пр.н. Денису Николаевичу Вагнеру».
Я подняла глаза, не понимая, в чем дело.
— Но это… это вам.
— Нет, там речь о вас, Голуб, — объяснил он. — Этот конверт пока уберите и не светите перед однокурсниками. Прочитаете все и скажете ответ. Зайдете в течение дня.
Я послушно убрала конверт в сумку, хотя пальцы чесались от желания заглянуть в него прямо сейчас.
— Спасибо, — отчего-то вырвалось у меня.
Вагнер кивнул.
— Не забудьте. В течение дня. А теперь идемте на лекцию.
И он открыл передо мной дверь аудитории.
И что, никакого наказания? Никакого десятистраничного эссе на тему истории психопрактического права в России? Никакого выговора перед всем курсом?