— Поняла, — кивнула я. — Возьму с собой.
Она опустила взгляд на мои руки и, заметив, что я без перчаток, улыбнулась мне.
— Мысленно жму вам руку, Фаина. И удачи.
— Спасибо, — сказала я, тоже улыбнувшись. — И вам. До свидания.
Я вышла из кабинета и направилась к гардеробу. Там висело только одно мое пальто, и гардеробщица была страшно недовольна тем, что пришлось ждать. Я извинилась, но она словно не слышала.
Какая тонкая душевная организация, смотрите-ка.
Я вышла из здания, кутаясь в пальто и оглядываясь в поисках Кати. Холодный ветер пробирал до костей, уже накатывали сумерки. Я прошла мимо белой машины Вагнера, стуча зубами и внутренне насылая на его голову всевозможные кары — просто так, потому что ему было тепло, а мне нет.
Шагов двадцать, и меня окликнули.
— Фаина! Идемте, мы вас подбросим.
Я сжала ремешок сумки и обернулась, чувствуя, как сердце улетает куда-то вниз, и не в силах ничего с этим поделать. Веревкина махнула мне рукой из «инфинити», указывая на заднее сиденье.
— Давайте. На улице холодно. Идемте, не стесняйтесь.
— Спасибо, — лязгнула я зубами, забираясь в теплый салон. Я и не думала, что сегодня будет настолько холодно. Градусов двадцать пять мороза, с ветром — все тридцать пять. Я надеялась, Катя успела на маршрутку и не стоит где-нибудь на остановке, замерзая в ожидании следующей.
— Завтра до сорока обещают, — сказала Веревкина Вагнеру. — Вот северная погодка. Хватит весны, снова зима пришла.
— До июля точно растает, Ярослава Валерьевна, — сказал он, отъезжая от бордюра. Его взгляд в зеркале заднего вида был мимолетным, но я его заметила. — Голуб, вы не переехали за это время? Все там же проживаете?
— Там же. — Паралич речевой зоны мозга в присутствии импринта, диагноз даже можно не подтверждать. Слава богу, хоть преходящий. Иначе к концу второго курса я бы онемела совсем.
За окнами уже было сизо. Сумерки на севере медленные, долгие, а у нас в Зеленодольске так вообще были дни, когда солнце не считало нужным показываться на небе.
Я думала о разговоре с отцом, стараясь не прислушиваться к беседе преподавателей. Они обсуждали какое-то исследование Вагнера, очередное, но не последнее.
Веревкина жила в той же части города, что и я, видимо, поэтому меня и предложили подвезти. Я надеялась и одновременно не хотела, чтобы она вышла из машины первой. Горбатого исправит могила, перед смертью не надышишься и все такое. Я говорила себе о том, что судьба дала мне шанс, и значит, нужно им воспользоваться, и значит, нужно уже сейчас переставать ловить каждый отзвук его голоса и думать о том, как я назову наших детей… но упрямое сердце не желало сдаваться и все шептало, настукивало мне на ухо ночь за ночью, день за днем: «Еще рано. Еще чуть-чуть. А вдруг? А может быть?»
— Ну, всего доброго, Фаина. Удачи вам еще раз. Не прощаюсь.
— Спасибо, Ярослава Валерьевна, — сказала я, провожая ее взглядом.
Веревкина резво выпрыгнула из машины и тут же поскользнулась на льду, но все же удержалась.
— Вот это пируэт! — Она засмеялась сама над собой. — До завтра, Денис Николаевич! До свидания!
Она пошла прочь, но с места мы не двинулись. Вагнер потянулся к панели, взял с нее вложенный в файл лист бумаги и протянул мне.
— Ярослава Валерьевна должна была вам передать. — Я забрала файл и прищурилась, глядя на отпечатанную на бумаге таблицу. — Это из «Ланиакеи», ваше расписание на курс.
Он включил свет, чтобы мне было удобнее рассмотреть план, и тронулся с места.
«Учебный план. ПК-ПС. 1 курс». И ниже обозначения предметов. Шесть лекций каждый день, исключая субботу и воскресенье. А после обеда — ИП.
— ИП — это индивидуальные практики, — сказал Вагнер. — Я не читаю ваши мысли, Голуб, не дергайтесь.
Да я вовсе даже и не дернулась, нет. Почти.
— Поскольку вы — телекинетик и телепат, с вами будут заниматься по обоим направлениям по нарастающей сложности. Как только научитесь контролю, конечно. Наши ИП начнутся, скорее всего, в июне…