В «Ланиакее» тоже ждали Вагнера, особенно морталы, которые, если послушать их разговоры, прямо-таки жаждали крови, хотя их практика, естественно, должна была проходить в условиях симуляции. Я видела в «психушке» тренажеры для них. Будто приборы из какого-то фантастического фильма. Морталов допускали в группу к остальным только после работы над контролем. После сдачи зачета к нам их влилось четверо, и одного, Андрея Калину, даже называли новым Вагнером (меня это, ясное дело, бесило).
Андрей был высок и некрасив и так заносчив, что у нас с ним сразу же сложились взаимно неприязненные отношения. Уточню: у меня с ним. Просто потому что его сравнивали с Вагнером. Да, это был импринтинг во всей его неприглядной красе, именно то, о чем говорила Смолькина: личные чувства, которые могли бы помешать мне работать в случае, если Андрея поставят со мной в пару.
А мне ничто не должно было помешать.
Я занималась так упорно, что едва не заработала себе на мозге мозоль, но заставка постепенно становилась все гибче, включалась легче и держалась дольше, и, в конце концов, мне даже стало казаться, что все получается.
После летних каникул, когда мы вернулись к занятиям, к которым добавилась дисциплина МВ — мортальные воздействия, я поняла, что была слишком самонадеянна.
Глава 2
Летние небольшие каникулы я провела дома, и это пребывание нельзя было назвать отдыхом. Две недели натянутых разговоров, попыток притвориться, что все хорошо, хотя все было очень даже плохо…
Катя приезжала тоже, и я находила отдушину в ее компании. Хоть как-то отвлечься. Хотя бы вечерами не думать о том, что дома ждет холодный ужин и такой же холодный взгляд отца, снова говорящего мне, что я пришла поздно.
— Ты побудь дома, опять же уедешь скоро.
— Побуду, пап, — говорила я, но потом Зеленодольск накрывали длинные сумерки, плавно переходящие в утро — начались белые ночи — и я звонила Кате. Она всегда была мне рада.
Я уехала из дома, что называется, в растрепанных чувствах, с искусанными в кровь губами, с которых уже на перроне едва не сорвались обидные слова. Мама обняла меня и поцеловала в лоб и пожелала хорошо учиться.
— Галюня приедет на неделе, вы немножко не состыковались с ней, — сказал отец. Как будто я не знала. — Фаина, поезд идет. Ну, давай обнимемся.
Я обняла его, ткнулась носом куда-то в грудь и отпустила.
— До свидания, дочка.
— Я буду скучать, пап, — сказала я, глядя на него, и он не отвел глаз, но и не сказал в ответ того же.
Только:
— Звони. Пиши. Не пропадай.
Я сжала зубы, чтобы не спросить, а будет ли скучать он. Мама прослезилась, и я еще раз поцеловала ее и забралась в поезд, на котором должна была доехать до Ноябрьска, чтобы оттуда улететь во Внуково.
Кристи встретила меня в аэропорту, и в ее дружеском приветствии было больше тепла, чем в глазах провожавшего меня на все лето отца.
— Джек Аткинсон прилетел! — сказала она, помогая мне уложить чемодан в багажник такси. — С ума сойти, мы увидим его вживую. Такое впечатление, что попадем на парад планет. Только Каталины Р. не хватает.
Я постаралась утаить от Кристи свои невеселые мысли, ведь теперь мне это вполне даже и удавалось. Контроль способности — это нечто вроде езды на велосипеде. Научишься раз — и потом просто садишься и едешь, не прикладывая усилий, чтобы удержать равновесие.
С блокировкой было сложнее. Этот триместр у нас как раз был рассчитан на овладение начальным ее уровнем, до четвертой категории, как и сказал Чесноков, чтобы на следующий триместр мы уже были готовы блокировать пятую. Начало второго года обучения в «Ланиакее» было посвящено шестой категории, а далее антиперцепторы работали каждый по своей программе и уже в конце курса получали, как правило, список заявок-предложений от работодателей, среди которых выбирали то, что по душе.
В этом триместре мы с Кристи должны были видеться реже, но это когда начнутся практики, а пока на лекциях мы сидели, как и раньше, всем потоком. Разница по сравнению с первым триместром, конечно, была огромная, и я не сразу поняла, что не слышу мысленного пинг-понга телепатов, не чувствую жжения от направленного мне в спину потока эмоций, не уклоняюсь от летающих по аудитории бумажных шариков, брошенных телекинетиками.