— Сломаешь, — шепнула мне Кристи, и я положила ручку на стол.
Фотосессия, значит. Девушки, значит.
— Я думаю, все поняли, о ком я. Это первое и последнее предупреждение. В следующий раз будет замечание, и имена будут озвучены.
Петр Петрович, кажется, вы мне все-таки нравитесь.
Аткинсон на лекцию опоздал и пришел уже к концу второй, углубленной сенсорики, на которой нас осталось немного меньше — она была не нужна не всем. Мне, правда, не повезло — после нее я должна была отсидеть еще и углубленную кинетику как обладатель телекинетической способности. Не передать, как меня это «радовало».
Он вошел в аудиторию, постукивая тростью, и мы все замерли.
Даже я уставилась на Джека Аткинсона с открытым ртом, а я ведь уже была запечатлена на Вагнере. Но дело было не в его красоте или уродстве. Дело было в выражении лица.
Джек Аткинсон, по образованию психиатр, был на год младше Вагнера. В двадцать пять лет он попал в аварию, после которой и открылись его способности. Родители решили, что их сын спятил, и отправили его на лечение в психбольницу. Только когда после сеанса электрошоковой терапии у Аткинсона начались судороги, и он разметал всех врачей своими мысленными волнами, кто-то понял, наконец, что имеет дело не с помешанным, а с психопрактиком.
От электрошока у Аткинсона случился частичный паралич лицевого нерва, из-за чего левая сторона его лица выглядела словно окаменевшей. На фотографиях эту особенность услужливо подправляли, а на видео старались снимать справа. Но теперь он был здесь, настоящий, живой, и мы просто не могли отвести от него взгляда.
— Добрый день, — заговорил профессор глубоким чистым голосом. Слова он произносил очень правильно. — Меня зовут профессор Джек Александр Аткинсон, и я буду вести мортальные дисциплины высшего порядка у морталопрактиков. Но зашел поздороваться и с остальными студентами.
Он улыбнулся одной стороной лица, и это было жутко. Я бросила взгляд на Кристи — интересно было увидеть ее реакцию — и тут же дернула ее за руку, чтобы привести в чувство.
— Кристи.
Она заморгала, чиркая длинными ресницами по стеклам очков.
— Кристи, дыши.
Она посмотрела на меня, и в глазах я ее увидела то же, что она наверняка видела в моих, когда я смотрела на Вагнера.
Запечатление.
***
— Я сотру его, — сказала она мне уже на перемене перед нашим с ней общим «окном» между лекциями. — Я сотру этот момент из памяти, Фай, мне не нужен такой импринтинг. Я не хочу быть в него влюблена. Он уедет; все пройдет, когда я не буду видеть его вживую.
— Ты не имеешь права пользоваться своей способностью помимо случаев, оговоренных Кодексом, — начала я, но она покачала головой и не дала мне продолжить:
— Я не буду использовать способности в школе. Сотру все дома. Ты можешь доложить психодиагностикам, если хочешь… будешь права.
Я посмотрела на нее. Кристи была настроена решительно, но психодиагностики в «Ланиакее» недаром ели свой хлеб. Если узнают, что она стирает себе память, если узнают, что я ее покрываю, и мне, и ей не поздоровится.
— Пучкова! — Мы обе словно примерзли к месту, когда услышали голос Вагнера. Обернулись, чтобы увидеть его и Аткинсона, стоящих возле кабинета. — И вы, Голуб. Подойдите сюда.
Я не могла сделать и шага, и Кристи пришлось взять меня под руку, чтобы сдвинуть.
— Идем же, — одними губами проговорила она, когда я не поддалась сразу.
Прозвенел звонок, но взгляд Вагнера не оторвался ни на секунду от моего лица, словно он ждал, что я развернусь и убегу. Несчастная Кристи, запечатленная на человеке без сердца, и то была храбрее меня, хотя я представляла себе, что она чувствует. Я сделала шаг, еще шаг, а потом воздух перестал казаться плотной тканью, и движения стали легче.