— Кристина Пучкова, мортал амнестик-ремнестик, о котором я тебе говорил, — сказал Вагнер Аткинсону, когда мы приблизились. — Наша большая надежда, Джек. Обратимое стирание памяти. У нас в России таких еще не было.
Кристи на мгновение опустила взгляд, но тут же снова устремила его на Аткинсона и улыбнулась своей прекрасной улыбкой.
— Рада знакомству с вами, профессор.
— Взаимно. Наслышан о вас. Надеюсь, поработаем вместе уже скоро. — Аткинсон перевел взгляд на меня. — Фаина Голуб, полагаю.
Я моргнула. Ему рассказывали обо мне?
— Здравствуйте.
Я не отводила взгляда от его лица, чтобы не смотреть на Вагнера. И чем больше смотрела, тем сильнее осознавала, что если бы не этот паралич, Аткинсон мог бы покорять девичьи сердца взмахом ресниц. Густые темные волосы. Тонкий нос. Очерченные губы. Глаза казались темными, как мокрый асфальт, а крапинки в них были, как отражение света фонарей от этого асфальта. Я не смогла бы так открыто рассматривать Вагнера, у меня даже зрение как будто бы затуманивалось, когда я на него смотрела. Но Джека Аткинсона, поскольку он не вызывал во мне никаких чувств, я разглядывать могла. И понимала, что Кристи могло бы повезти с ее импринтом… если бы, если бы…
— Это она. Антиперцептор, Джек, и, возможно, один из универсалов, — сказал Вагнер.
Я снова моргнула. Так вот какой потенциал разглядел Вагнер. Универсал — тот, кто в равной степени хорошо владеет всеми тремя техниками блокировки. Тот, кому подвластно как рассеивание, так и поглощение, и отражение.
— С вами мы тоже поработаем, — кивнул Аткинсон, улыбнувшись уголком рта. — Правда, думаю, несколько меньше, хотя… Будет видно.
Он обменялся с нами парой реплик, и было видно, что разговор окончен. Но только не для меня.
— Голуб, задержитесь, — сказал Вагнер, когда мы с Кристи мягко развернулись, чтобы уйти. — Джек, позволишь?
Аткинсон кивнул, отступая от двери.
— Christine, — он произнес имя Кристи на английский манер, — позвольте, я провожу вас? У меня есть несколько вопросов.
На мгновение лицо Кристи словно полыхнуло изнутри, но это мог быть пойманный очками зайчик от лампы дневного света. Потом она снова стала собой.
— Конечно. Буду рада побеседовать.
Как мило.
— Голуб, идемте же. У меня не особенно много времени.
А вот и ты, моя суровая реальность.
Я вздохнула и повернулась к Вагнеру, придерживающему для меня дверь кабинета. Он, как обычно, пропустил меня вперед и жестом предложил усесться в одно из кресел у длинного стола заседаний. Когда я заняла свое место, сел ровно напротив. Намеренно, чтобы я не могла отвести взгляда.
— Что помешало вам прийти вчера?
Вопрос на миллион долларов, на который я так и не придумала более или менее удачного ответа.
— Я… — Вчерашнее снова накатило волной, и в этот момент, видя перед собой Вагнера, я ощущала свой импринтинг, как никогда, сильно. — Я забыла.
Он даже бровью не повел.
— Забыли.
— Да.
— За полдня. — Я не нашлась с дополнением, и он продолжил. — Голуб, мне нет необходимости говорить о том, что в большинстве случаев время для работы со студентами мне приходится выделять из своего личного.
Я почувствовала, как буквально замерзает мое сердце.
Еще чуть холоднее тон, пожалуйста. Чтобы оно окаменело и разбилось вдребезги уже наверняка.
— Извините, — выговорила я онемевшими губами.
— У вас что-то произошло? — Вопрос как будто искренний, вот только холод в глазах никуда не делся.
— Нет.
Вагнер несколько секунд помолчал, потом потянулся через стол и пододвинул ко мне лист с расписанием.
— Так, ладно. Я говорил с Чесноковым, и пока у вас все хорошо. Но возникли непредвиденные обстоятельства, и нам с вами нужно определиться с практиками здесь и сейчас. У меня не будет возможности переиграть расписание, поскольку мне нужно в сжатые сроки завершить исследование. Так что давайте подумаем вместе.
Он взял карандаш и прошелся по квадратикам второй половины дня.