Я опустила руки на бревно, оттолкнулась и сделала спичаг, очень медленно и, как я надеялась, красиво. Прошлась по бревну, выполняя один за другим элементы, вернулась обратно, сделав фляк назад, опустилась на шпагат… а звон становился все сильнее и сильнее, и вот уже из-за него я не могла слышать, что происходит в зале, не могла видеть даже бревна перед собой, не могла осознавать, где верх, а где низ.
В какой-то момент я потеряла равновесие. Мир завертелся, я упала на землю, ударившись о бревно, почувствовала, как по подбородку течет теплая кровь... Ни звуков, ни боли, ни страха не было.
А потом я просто отключилась.
Вся наша группа очнулась в больнице — связанные по рукам и ногам, в компании таких же связанных и орущих от испуга подростков и взрослых из самого Ноябрьска, у которых вдруг открылись экстрасенсорные способности.
Казалось, мы все сошли с ума. Казалось, весь мир сошел с ума.
Маму ко мне не пустили, так что мы говорили только по телефону, который мне передала через крошечное окошко в двери бокса — нас уже в этот же день изолировали друг от друга и от остальных больных — испуганная медсестра.
От нее я все и узнала. Мама рассказала, что пока я была без сознания, я перемещала предметы силой мысли. Когда «скорая» везла нас в больницу, мама плакала и держала меня за руку, но в момент, когда я стала приходить в себя, ей пришлось отпустить меня — она услышала, о чем я думаю, услышала мою боль и страх, и мои мысли, мечущиеся внутри и прорывающиеся наружу через кожу.
И ей тоже стало страшно.
Я стала контактным телепатом и телекинетиком в один день… обрела способности, как и еще шесть тысяч жителей Зеленодольска, большая часть из которых была молодыми людьми в возрасте до тридцати лет. По всей стране нас оказалось около пятидесяти тысяч… но постепенно способности пробуждались и у других, и уже через месяц все местные и государственные новости были забиты сюжетами из фантастических фильмов.
Вот только они не были фантастическими.
Через пару недель из больницы меня забрали домой — всхлипывающую, растерзанную на части своей невозможностью ни к кому прикоснуться и от злости и страха швыряющую предметы направо и налево. Маме пришлось постоянно давать мне успокоительное. Только когда я переставала плакать, предметы переставали летать.
Я заперлась в своей опустевшей комнате — папа к моему приезду вынес оттуда все тяжелое, а кровать прикрутил к полу — и несколько дней почти из нее не выходила. У Гали, как мы думали тогда, способностей не проявилось. О ее возможности говорить с людьми без сознания мы узнали почти шесть лет спустя, когда у нее случилась ее собственная вспышка.
Но мир изменился для всех нас.
Как только заговорили об «аномалии», Зеленодольск тут же объявили закрытой территорией. Вопреки всем законам и правам взрослым и детям запретили покидать город, если только речь не шла об экстренной ситуации, связанной с угрозой жизни. Организации встали, школы закрылись, рынки и часть магазинов тоже — и мы на целый год буквально выпали из жизни за пределами городской черты.
Естественно, что запертые вместе с нами «нули» были далеко этому не рады. Они требовали отделить «здоровых» людей от «нездоровых», грозились судами, собирались на митинги возле местной администрации — но тогдашний мэр города только разводил руками и уговаривал подождать. Ведь не могло же это длиться вечно, ведь должны же были люди там, на той стороне мира, придумать, что делать с нами и как нам быть.
И мы ждали целую осень, зиму и почти всю весну, пока в мае в Зеленодольск наконец-то не нагрянули люди с аппаратурой и видеокамерами, называющие себя «диагностики», и мир, каким мы его знали, перестал существовать навсегда.
Диагностики обосновались в жилом комплексе, быстро получившем название Научный городок, и я каждый день видела их из окна — они шныряли по улицам, выискивая новые таланты, подходили, тыкали в лицо удостоверениями, просили пройти на диагностику способностей.
Мне сделали психоскопию. Я разметала приборы и сообщила всем прикоснувшимся ко мне, что я о них думаю — и узнала, что обладаю пятой категорией, хоть тогда и не знала, что это значит. Мне просто сообщили, что моя способность может быть опасна для других.
Естественно, о гимнастике речи уже не шло. В сентябре мы, зеленодольские дети-психропрактики, снова пошли в школу, где классы уже были поделены на «обычные» и «для одаренных детей», в которых на уроках сидели первые блокираторы способностей, и стало ясно, что ничему уже, как раньше, не быть.