— Денис Николаевич, — начала я. — А можно мы сюда будем ходить?
Ну да, мы вдвоем — ты и я… о господи, Голуб!
— Я имела в виду… — тут же заторопилась я, но он кивнул.
— Да не объясняйте, я понял. Студенты меня утомляют, но не настолько. Приходите. Лена будет рада.
Впервые в его голосе я услышала что-то вроде чувства, и это была не жалость к женщине, которая не может справиться со своим даром. У меня была четкая двойка по распознаванию человеческих эмоций, но мне показалось, что их с Леной что-то связывает.
— Голуб, мне даже не нужно быть телепатом, чтобы читать ваши мысли. Лена Вагнер — моя троюродная сестра. И потому мне бы очень не хотелось, чтобы вы или ваши любопытные друзья приходили сюда с целью послушать ее мысли. — Это он только что говорил, как нормальный живой человек, да, мне не почудилось? Сейчас слова были так холодны, что даже мурашки по телу побежали. — Под вашу ответственность. Считайте, я выдал вам кредит доверия.
— Я… я поняла, — выдавила я и поспешно уткнулась в стакан с соком, и до конца трапезы мы оба молчали.
— Если вы поели, давайте перейдем к делу. — Вагнер составил свои тарелки на поднос и отодвинул его в сторону, туда же, где стоял мой. Почти сразу же пожилая женщина в переднике вышла из кухни и все убрала.
Вагнер взял с соседнего стула портфель и достал оттуда знакомое письмо, только ксерокопию, а не оригинал. Я тоже поспешно достала свое, вытащила из конверта бланк, покопалась, чтобы отыскать ручку.
— Так, смотрите, — начал он, когда я взяла ручку в руку. — Если вы это подпишете, пути назад не будет. Глубокая психоскопия, насколько вы знаете, включает исследования, проникающие дальше поверхностных слоев коры, а это значит, что психоскоп заберется в самые глубины вашей психики. Склонность к насилию, латентные психопатии, фобии — в «Ланиакее» будут знать о вас все.
Я кивнула. Я читала об этом в книгах и понимала, что мне предстоит. Ну, по крайней мере, примерно. И я знала, что психоскоп наверняка увидит и мою влюбленность в Вагнера, и мое настойчивое желание ее скрыть, и недовольство собственной внешностью и фигурой, и обиду на отца, и еще кучу всего, о чем я даже не хотела думать. Не сейчас точно.
— Да, я знаю, — сказала я, начиная писать свое имя. Нет, я далеко не была уверена в том, что хочу, чтобы в моей голове ковырялись. Да там такой склад фантазий на тему нашего с Вагнером будущего...
— Послушайте, Голуб, энтузиазм ваш — это похвально, но все-таки советую хорошо подумать. Это согласие вы отдадите Смолькиной только седьмого числа, у вас еще есть время.
— Но, Денис Николаевич, это ведь… — я махнула рукой с ручкой, — «Ланиакея». Один шанс на миллион.
— Это еще не приглашение в школу. Это только приглашение на исследование. Вас могут оставить здесь, решение примут только по итогам психоскопии.
То есть меня могут и не взять? Но Вагнер же поручился за меня, и я читала письмо, кандидатуру одобрили…
— То, что я порекомендовал вас, всего лишь означает, что я разглядел в вас потенциал, — сказал он. — Решение принимать будет Смолькина.
Дверь хлопнула, впуская женщину и мужчину в легких пальто. Они замерли, уставившись на знак и красную линию, потом женщина толкнула мужчину локтем, и с таким же громким хлопком дверь выпустила их обратно. Лена даже не выглянула из кухни.
— Почему они вышли? — вырвалось у меня.
— Они не хотят, чтобы их обслуживал психопрактик, вот и все, — сказал он.
— Но ведь они идут к врачу-психопрактику, к адвокату-психопрактику, к стилисту-психопрактику…
— Голуб, я бы с удовольствием поговорил с вами об этом, но у нас мало времени.
Я захлопнула рот.
— Вернемся к седьмому марта.
Вагнеру не нужно было объяснять мне суть психоскопии, но суть встречи со Смолькиной он пояснил.
«Ланиакея» имела представителей по всей России, в каждом субъекте Федерации, то есть и у нас, в Тюменской области, тоже. Обычно представители «селились» там, где находился обучающий психопрактиков вуз. Когда кому-то из научных сотрудников института приходило в голову, что тот или мной студент подает надежды, он направлял ходатайство в Москву, и уже из Москвы сюда, в Тюмень, приходило одобрение или отказ.