— Нет, сперва скажи, что узрел? — смеется Гришка.
— А вы, гости, кушайте, кушайте! — суетится Настина мать. — Что там о колхозе баить. Лишь бы пилось да елось.
— Християнам ничего больше и не нужно, — вставляет свое слово Марфа, жена Мирона.
— Ты, — кричит на нее Мирон, — супруга кандидата партии, а такие слова!
— Марфа, — смеется брат Егора, — кому теперь молишься. Мирон-то, слышь, всех святых твоих топором изуродовал?
— А что мне — все молиться да молиться? — отзывается Марфа. — Ежели надо, выйду на зады и на восход помолюсь.
— Про бога зря, — хмурится Мирон. — Бог в стороне, раз вселенна кругом вертится и у каждой звезды дорога в космах.
Петька хохочет. Недавно он вел беседу об астрономии. Шепчет дяде Мирону:
— Космос.
Мирон отмахивается:
— Дураку хошь про звезды, хошь про что, он все дурак.
Гришка от Кирея не отстает:
— Ты скажешь, как, узрел аль нет?
— Скажу, — и смотрит на Яшку. Тот папиросу ему протягивает.
— Вот как я работал допрежь… Да что там говорить! Глянь, как озимь у нас шумит.
— Для кого? — щурится Гришка.
— Контру загнул! — бросает ему Мирон. — Что тебе неймется? Уперся, как бык. Лови пример с других людей нашего сословия. Вот сват твой, Федор, аль он глупее тебя?
— И я не один, — польщенный, вступается Федор. — Двадцать три дома заявлениями трахнули. И вас, таких одноличников, полтора десятка осталось.
— Нет, погодьте, дайте скажу, как я мытарился, — уже сердится Кирей. — Он, будучи приказчиком, хрипу мало гнул, а с меня хватит. Бывало, подойдет горячая пора — одновременно и рожь молотить, и чевику косить, и овес, и под озимь сеять. Тут и мечись-вертись. У кого работников много, тем ничего, а меня создатель детьми не обидел, и баба моя народила их полну избу. Сколько, баб, у нас ребятишек?
И, вызывая хохот, откладывает на пальцах:
— Девять, никак?
Настина крестная смеется, кричит:
— А я, бабыньки, как весна придет, выгоню своих ребятишек на улицу и уж не знаю, как они там и где бегают все лето. Осенью загоню, давай глядеть: мои аль чужие?
— Девять, — утвердительно говорит Кирей. — И десятым баба ходит.
— Будет тебе, дурной, — краснеет жена.
— Не стыдись, — на все столы кричит Кирей, — не стыдись ты живота своего, как оно наше совместное.
— Вроде колхозное, — поясняет Мирон.
— Вы кушайте, куша-айте, — потчует Настина мать и маслеными глазами смотрит на всех. — Марфу-уша, заведи песенку.
— Погодите, бабы, песню, — останавливает Гришка. — Дядя Кирей, говори. Может, и я в колхоз войду.
— Из истории уйдешь? — спрашивает Мирон.
— Вы, партейцы, должны убедить меня.
— Убедишь тебя, такого черта!
— Да-а, — тянет Кирей громко, чтобы все слышали. — Вот, граждане, как я вертелся. Встанешь, бывало, чуть свет, бабу свою разбудишь: «Топи печь, поеду за снопами». До свету сгоняешь в поле, привезешь телегу, баба печь топит. Опять гонишь, опять приедешь, баба все печь топит. Третий раз привезешь, глядь, идет моя баба межой по коноплянику. Расстелешь снопы на току, берешь цеп, стук-стук с бабой. Стукнул раза по четыре, а она: «Эх, мужик, надо бежать. Ребятишки там одни. Как бы пожар!» И опять стало дело. В один цеп бух-бух, как дятел носом. А много набухаешь?.. Косить как доводилось? Достанется земля верст за семь, вот и думай, что делать. Ребятишек одних как оставить дома? Навалишь их цельный воз, два жбана воды поставишь, мешок с провизией, зыбку, косу с грабельцами — и по-е-ехали. Лошадь насилу-насилу тащит. Сам, конешно, пешком. Придешь за загон, другие-то косят, а ты оглобли поднимай, зыбку вешай. Пошел косить, баба за тобой вязать. Только прокосил ряд, глядь, жнивьем несется парнишка и орет: «Тятька, Митька из жбана затычку выдерну-ул!» Ну-ка, бежать. Пока бежишь, в жбане пусто. Стало быть, в обед, вместо отдыха, надо за водой к роднику ехать. Иль так: лег после обеда отдохнуть, только завел глаза — крик: «Машка ногу расхватила о косу». Вот и отдохнул! А пахота? Сохой, лихорадкой этой, бывало того и гляди зубы выбьешь. Сломался сошник, сиди плачь. А зима придет — все равно жрать нечего. До масленицы кое-как дотянешь, а там и пошла одна картошка. Хорошо еще она-то уродится. Сколько раз сумку бабе приказывал сшить, побираться хотел, да совесть не пускала. А теперь? Ребятишки — маленький в яслях, побольше которые — в лесу на поляне бегали. И сыты, и не нужен присмотр и мы с женой да старшим сыном полные работники. А ты — «узре-ел»! Да, узрел, Гриша.