— Ты легла бы отдохнуть. У тебя голова горяча.
— И то, нешто отдохнуть. Жарко ведь нынче.
— Ляг, а пока отдыхать будешь, я велю самовар поставить. К чаю разбужу тебя.
Разула лапти, сняла чулки и легла.
Легла и — словно в пропасть провалилась!
Сначала слышала, как Степан все шагал по комнате, что-то говорил хозяйке, потом шаги становились глуше, а затем и совсем замерли.
Напоследок донесся приглушенный стук самоварной трубы и… чей-то назойливый голос:
«Так и иди по столбам, иди…
И вот она идет. Переходит через мост, через улицу. Но дома все одинаковые. Всю улицу прошла.
Где же?
Далеко у самой реки в тумане колышется серое здание.
«Там… Воинско присутствие… проводить Степу… на войну…»
Взбирается по лестнице, отворяет дверь. В помещении много народу. Суетятся, толкаются, а друг с другом не говорят. Оглянулись на нее, а некоторые засмеялись.
«Где же Степа?.. Надо бы найти…»
За столом в дыму, будто за пологом, писарь сидит. И все пишет он, все пишет.
— А где Степан? — спрашивает его Прасковья.
Писарь, не оглядываясь, отвечает:
— Не знаю.
— Сорокин Степа, мой муж.
Тогда писарь поднял голову, и Прасковья увидела, что это был лысый старик, с глубоко ввалившимися щеками. Он торопливо стал рыться в бумагах и все повторял:
— Сорокин, Сорокин…
Вдруг рассердился, схватил что-то тяжелое, ударил по столу. Задребезжали стекла в окнах, звякнули какие-то колокольчики на столах, и писарь выкрикнул:
— Дайте мне… регистратуру… Да, да, Сорокин.
У Прасковьи сперло дыхание. Какой знакомый голос! Будто это сам Степан кричит. Опрометью бросилась от старика — и к солдатам.
— Ты куда? — спрашивает ее Дарья.
— Где регистра?
Дарья делает страшные глаза, шепчет:
— Она проволокой опутана.
Оглянулась Прасковья, — все опутано проволокой: столы, стены, солдаты и сам писарь.
— Где она теперь?
— Уехала.
— А Степа?
— И он с ней. Беги: может, догонишь.
Выбежала на улицу — никого. В поле тронулась.
Издалека слышится звон колокольчиков. Все ближе, ближе… С ветром и свистом мчится на нее тройка… На телеге пьяные мужики, а с ними старшина. Лицо у него черное, борода по ветру развевается. И кричит старшина приглушенным голосом:
— Жена приехала, не ходи-и…
Опять голос Степана:
— Па-аш!..»
Проснулась, Степан стоит возле.
— Эко ты здорово уснула! Самовар давно готов.
— Господи, ужели я спала?
— Насилу добудился тебя. А на дворе, глянь, какой дождь идет.
Встала, ощупала лицо — потное, сердце тревожно бьется. Долго умывалась, потом села, указала на гостинцы.
— Это Аксютка тебе яиц-то прислала. Дубовой корой она их красила. Сейчас я, Степа, какой нехороший сон видела… Будто лошади бегут, гора. Мотри-ка, к горю какому.
— Ерунда, не верь в сны.
— Колокольчики звонили, а кто-то… риги… вот не выговорю слово… какую-то звал. И голос вроде твой был. Чудно приснилось!
Сели пить чай. Прасковья забыла про сон, рассказывала про хозяйство:
— Отпололись мы теперь… Проса гожи… Вот лошадь бы еще нам да у избы простенок починить.
— Да надо бы…
— Как-нибудь починим. А ты ешь, ешь, не гляди на меня, я ведь сыта. Что-то мало ешь, как я гляжу. Дома, помню, ты больше ел.
— Отвык, вот и не ем.
— Нешто можно от пищи отвыкнуть? Ты и так просох. Творог со сметаной ешь. Больно хорош вышел. Два дня стекал. Яйца вон… Которые лучше выбирай. Масла на лепешку мажь.
Угощала, а сама всматривалась ему в лицо, словно хотела по нему угадать что-то. Но лицо Степана было усталое, сухое и сонное.
Потом принялась рассказывать о том, кто в селе поженился, кто умер, у кого родился ребенок, чью лошадь украли Увар с Ваньком, у кого лавочник Лобачев купил посев на корню к за сколько.
«А что, ежели прямо мне так и заикнуться ему?» — подумала Прасковья.
И, пугаясь, оглядываясь, в то же время как бы шутливо улыбаясь, спросила:
— Что это болтают там наши, слышь: которы у вас тут старых жен побросали, с новыми невенчанны живут?
— Про кого это так говорят? — нехотя отозвался Степа н.
— Да так, болтают.
— Только один и развелся.
— А зачем?
Медленно и устало ответил ей Степан:
— А затем, что жить приходится в городе… Новые люди, работы много, а человека подходящего под рукой нет.
Прасковья поняла просто:
— Аль жена к нему не ходила?
Степан усмехнулся. Поглядел в окно, потом рывком ответил: