Я не торопился поднять крышку-дверь с земли, чтобы сделать еще один прыжок. На этот раз куда-нибудь в сторону Мальдив или Кубы. Сюда мы, видимо, переместились потому, что подсознательно я хотел убраться из своего мира и заодно думал о месте, где будет не так жарко — ключ слишком жег мне руку. Вот только кое-что изменилось.
Теперь реликвия не подавала признаков жизни. Точнее, я чувствовал слабое течение хиста внутри артефакта. Что интереснее всего, когда я первый раз взял ключ, он сразу же будто активировался, значит, накачать его своим промыслом не вариант. Видимо, у реликвии есть определенное время для восстановления. И теперь мне придется его ждать.
Не скажу, что меня это порадовало. Потому что локация, в который мы оказались, была максимальна далека от комфортного времепрепровождения. Если не сказать большего. Хотелось забиться в какую-нибудь сухую пещеру, развести пионерский костер и накрыться кучей одеял, а не вот это вот все.
Пока же я, стараясь не думать о возможном обморожении, позвал Кусю, надеясь, что с момента перемещения в Трубку она не потеряла сознания. И тут мне, наверное, повезло в последний раз. Все-таки зелья удачи было выпито столько, что я не удивлюсь, если после всего произошедшего мне на голову рухнет какая-нибудь скала целиком.
Впрочем, по поводу везения я поторопился. Куся вывалилась наружу и неподвижно замерла на припорошенной снегом каменистой земле. Кровь продолжала покидать ее тело, потому скоро белоснежный ковер под грифонихой заалел. Будто кто-то рассыпал переспевшую рябину, которую затем растоптали толстенными каблуками.
Со времени моей инициации и последующей жизни рубежником я усвоил одну простую истину — никогда нельзя сдаваться. Пока ты дышишь, ничего не кончено. Сейчас мы подлечим Кусю, и… пусть как новенькая она не станет, но все обойдется. Лично я в подобное искренне верил.
И именно в этот момент пришло понимание, что, наверное, действительно начался откат по удачливости. Потому что я положил ладони на грифониху и за пролетевшее мгновение сразу все понял. Но прежде ощутил ее хист, наверное, самый необычный из всех, какие приходилось видеть. Он походил на густой апельсиновый сок с плавающей в нем мякотью — яркий, насыщенный, плотной консистенции. Сейчас весь промысел пытался тщетно залатать рану, нанесенную Тугариным, но не надо было быть даже рубежником и разбираться в хисте, чтобы понять — ни хрена из этого не получалось. Все потуги волшебного иммунитета сводились к тому, что могли лишь отсрочить приближение костлявой, не не помешать встрече с нею.
Однако самое мерзкое было даже не это. Сколько я видел на своем веку нечисти, на которой ставили крест? И ничего, крылатые после встречи со мной летали, водные плавали, лесные — жили у меня в доме. Проблема заключалась в другом — весь хист Куси оказался обернут в подобие тонкой пленки. Той самой, которая и делала мою нечисть наиболее уникальной из существующих.
Не потребовалось даже попытаться излить собственный промысел, чтобы осознать — напрямую это не сработает. Может, если бы Куся была в сознании, она бы поняла, что никто не пытается ей навредить. Но хист грифонихи ушел в режим автопилота и отражал любое воздействие. Если я попытаюсь сейчас лечить ее, то максимум чего добьюсь — избавлю себя же от мелких царапин.
Я скрипел зубами, пытаясь делать то, что у меня всегда не очень хорошо получалось — размышлять. Думай, думай, Мотя, выход есть. Не может не быть. Так устроено не только рубежничество, но и вся жизнь — у нас всегда бывает на выбор пара дверей, а часто и того больше. Просто мы иногда упираемся лбом в стену и не видим возможных вариантов. Да и стен, как назло, под рукой всегда с избытком.
— Дяденька, не кори себя, — подошел ко мне Митя. — Ты правда сделал все, что мог.
С другой стороны приблизилась Юния. Лихо ничего не сказала, лишь положила руку на плечо. И впервые за все время я не почувствовал, что она нечисть — ладонь оказалась мягкой, женственной. Гриша тоже не нашел слов.
Бес сейчас выглядел не менее взбудораженным, чем во время битвы — волосы всклокочены, глаза навыкате, ноздри яростно раздувались. Но вместе с тем Гриша подошел и крепко обнял меня за ноги, всем своим видом показывая, что он будет так стоять столько, сколько потребуется. Разве что Наташа замерла в стороне, до сих пор не зная, как себя вести. А может, дело было в напоминающей родимое пятно чернильной кляксе, которая теперь проступала на лице новой рубежницы. Скугга уже отметила ее появление.
— Нет, так не должно быть, — мотал я головой, почти плача. — Так не будет.
А сам мусолил в голове одну и ту же мысль. Спасти Кусю может лишь чудо. Вот только как, если как раз на всякого рода чудеса у грифонихи стойкий иммунитет? Я не могу напрямую коснуться ее хистом, чтобы вылечить. Фигня какая-то!