Я сразу пристроилась к более менее приличному мужчине, который уже был изрядно поддат, и принялась вытанцовывать вокруг него, в надежде, что он переключит внимание со своего стакана на меня. Ну пожалуйста, давай просто пойдем, раскачаем сиденья в твоей машине и никогда не увидимся снова. Я пришла сюда для этого, давай возьми меня, и мне больше не придется быть здесь со своими подружками.
Он поднял на меня стеклянные серебристые глаза и усмехнулся. Он опрокинул стакан виски себе в рот, обнажая дно стакана быстро и неумолимо. Хоть бы он скинул с меня чулки так же быстро. Господи, я устала за эти полчаса больше, чем за две недели на работе. Он сделал шаг ко мне и приобнял за талию. Что за отвратительное место, почему я не слышу музыки, почему я слышу, как люди о чем-то перешептываются, почему они разговаривают громче этой ревущей музыки!? Я прижалась к нему всем телом, показывая, то не против, лишь бы это быстрее закончилось. Съешь меня! Ну же! Уничтожь меня!
Не помню, как мы поднялись на второй этаж, не помню почему именно второй этаж, а не его машина, не помню как мы занимались этим. Не помню, как нас сфотографировали…
Боги, зачем я пошла в тот клуб.
Я проснулась дома то ли на кровати, то ли возле нее. Голова болела, в принципе, как и все остальное. Зачем? У двери в мою комнату лежала газета. Нас сфотографировала толстушка. Ее лицо искаженное, с жирными скривленными губами. Красный, блестящий от соплей, но, покрытый в области переносицы складками, нос. Глаза, поалевшие, с расширенными зрачками, блестящие в лиловом свете, словно у кошки. Брови, сдвинутые вниз, горящие щеки. Все это отпечаталось в моей памяти намного лучше, чем удовольствии, которое я получила той ночью. Я смотрела на ее лицо, пока тот мужчина продолжал свои действия где-то там внизу. Боги…
На первой полосе было мое лицо. Мое лицо, сфотографированное на мыльницу, ужасно размытое, с потекшей тушью и разлетевшимися повсюду кудрями. Мои глаза в черно белом варианте газеты, пустые и черные, хотя на самом деле светло-голубые… Они словно смотрели наверх, на надпись красующуюся прямо над фото.
«Шенон Марье публично изменяет своей жене!»
Боги…
Как подобное пропустили в печать? Как это попало на первые полосы? Как я умудрилась переспать именно с ним? Неважно! Бред! Это все ложь! Это не те вопросы, которые меня сейчас волнуют! Я вскочила и принялась кидаться вещами. Одеяло, подушка, газета. Все в клочья, все по углам на кровати под ней… Аааа!
Я упала на пол, заливаясь слезами. Дыхание было сбивчивым и громко билось где-то в висках. И там же зарождался вопрос, ответ на который я меньше всего хотела знать.
Как эта газета оказалась в моей комнате?
Это просто нервы. На работе завал. Мама достала. Я так устала, хочу просто сидеть здесь целый день. Оставьте меня.
Обрывки бумаги, на отдельных участках которых можно заметить кусочки моей обнаженной плоти. Нет, это была не я, кто-то другой, да точно. Эта девушка просто похожа на меня. Мужчина, с которым я провела ночь, совсем не похож на этого красавчика с первой страницы. Ха, пусть так и будет. Я взяла в рот уголок одеяла и принялась его нервно жевать. Оставьте меня.
Почему родители такие громкие, у нас ведь толстые стены. Почему я слышу, как они разговаривают на кухне? Так громко, словно я стою от них в пяти метрах. Может они кричат? Нет, даже криков не должно быть слышно, тут почти метр кирпичей и бетона. Так отвратительно. Они так отвратительно обсуждают меня. Не их дочь… Легкого поведения… Я? Нееет, это была не я. Не я, конечно же, это не их дочь, на фото не их дочь, не я, значит все в порядке, значит, они не меня обсуждают, все хорошо.
Я поднялась. Они не меня винят в случившемся, потому что там была не я, наверняка просто какая-то актриса, похожая на меня. Я выбежала из комнаты и направилась на кухню.
Все смолкли. На меня смотрели две пары глаз. Голубые и карие. Мамины и папины. В голове гул, но я слышу, как они обвиняют меня во всех смертных грехах, слышу, как они меня ненавидят, как порицают, осуждают, кричат. Они даже готовы убить меня, выкинуть из дома, они уже читают мне нотации, они клянутся, что отдадут меня в монастырь прямо сейчас. Они не открывают своих ртов. Но я слышу это.
Прохожу мимо них к крану. Вот отец фыркнул, мол, я даже не сменила эту одежду со вчерашнего вечера, а мама вздохнула, напоминая мне, где ванная, чтобы я могла привести себя в адекватный вид. Я оглядываюсь. Они не открывают ртов. Я сошла с ума? Обернулась и приставила чашку с проточной водой к губам. Отец крикнул, велев мне убираться, не позорить его дом, его фамилию. Он ничего не сказал.