- Садитесь, бабуль, - я пытаюсь встать, но холодная сморщенная рука ложиться мне на плече и придавливает тяжелым камнем.
- Ээээ, деточка, - говорит та, что в белом.
Она некрасиво почесывает свою поясницу, задирая кофту.
- Ты это, сиди, сиди. Еще много тебе идти, это ей уже скоро то и весь путь закончится.
- Ах, да, счастливая, - восклицает другая. – Мы то и в один лесок и в другой, все ни боровика, да ни сыроежечки, даже в рот то и закинуть нечего. А энта, вон, - черная бабулька подняла указательный палец, - да мужа едет. Он у нее ветеран, на кладбище лежит.
Холодный пронзительный взгляд расплавленного стекла сделался еще холоднее.
- Мертвый?
Спросила я, вовсе не желая знать ответ. Не уж то бабка на тот свет уже собралась, за мужем.
- Да нет, - фыркнула правая, почесывая теперь поясницу с другой стороны, я заметила странные красные пятна у нее на спине, а некоторые из них даже почернели и покрылись коркой. – Дурень он, вот потому и лежит. Сказал, помирать пойду. Пройдет сорок километров, ляжет в могилу и говорит, ну все, помирать буду. И лежит, дурень.
- Это он войну вспоминает, - словно старая дверь заскрипела согнувшаяся в три погибели бабка. – Как в окопе лежал, стрелял и тоже думал, а ведь окоп, он та же могила, помрешь, и сразу закопают, только сначала патроны с тебя снимут. Ведь что красть у мертвых, им ничего уже и не надо, стать только удобрением, чтобы цветы потом лучше росли. Да только там цвели цветы взрывов и чужой крови.
Я отвела взгляд на железный лист с расписанием автобусов, но разобрать ничего не могла. Потом заметила междугородний автобус, он уже скоро должен быть тут, на остановке.
Я оглянулась, взглянула в лицо каждой. Белая старуха словно воплощала болячки всего мира, то ей чешется одно, то болит второе. Она постоянно кривит нос и закатывает глаза. Черная старуха, худая как спичка. Все тянет в рот какую-то черствую буханку хлеба, а потом вздыхает и откладывает. Не уж то и я однажды такой стану. Я вздохнула.
- Что вздыхаешь, - проскрипела красная бабка. – Безобразные, да. А ведь мы стары как мир, столького повидали, что и словами то не скажешь. А припомнить и нечего, все одно. Мы знаешь, не за мужем идем моим, у меня их, ветеранов, знаешь сколько было? Да вот, идет один солдатик сквозь эту деревушку, ко мне зайдет, выпьет, закусит, переспит, поцелует и пойдет помирать, могила то будь или окоп. Мы не за мужем, мы сестру свою ищем, старуха, как и мы. Если найдешь ее, на нас похожую. Скрипучую и странную такую, скрюченную и посеревшую под пылью веков, скажи, что мы заждались, - старуха похлопала меня по плечам тяжелой рукой. - Пусть твой путь, деточка, ковром у твоих ножек стелется, иди, пока молода, чтобы в старости так не ходить.
Я встала и подошла к краю остановки. Я села в автобус на место у окна, но когда выглянула, то не увидела тех трех старух. Только листья кустов у обочины странно покачивались.
Автобус ехал очень медленно, но меня радовало, что в нем я сидела практически одна. Только кой-то мальчишка там, рядом с водительским сиденьем. Я слышала, как они тихонечко о чем-то переговариваются, я даже могла разобрать слова. Водитель был старым подслеповатым мужчиной. Он щурился в круглые линзы очков и медленно поворачивал руль то вправо, то влево.
- Я так езжу уже больше семи лет и знаю тут каждую кочку, - вздохнул он, тоже раньше, как ты искал себе приключений, а потом понял, что это пустое. Лучше изо дня в день ездить по одному и тому же маршруту, чем думать, где же ты проснешься завтра, и проснешься ли вообще. Туда-сюда, сюда-туда.
Руль медленно покачивался в такт его словам. Паренек кивал.
- А это единственный автобус, который едет сюда? – спросил он как бы невзначай.
- Да, конечно, только я тут людей и вожу. Вот вез однажды одного своего старого приятеля и не узнал, представляешь. А он ко мне подлетает и такой говорит: «Брат, как ты тут? Помнишь старину?» А я ему: «Дружище, так это ты, а я смотрю, постарел». Выпили мы тогда знатно, чуть автобус до парка довез.
- Ага, все же один автобус, как тогда я сюда попал? - я смотрела на профиль парня, и мне показалось, что он сказал это, не открывая рта.
- Дядь, а примерно во сколько ты тут проезжаешь? – спросил он, хватаясь за спинку водительского кресла.
- Хм, дай подумаю, я езжу раз в день. Туда и назад. Туда вот днем, а назад вечером.
- А в полночь?
- Упаси господь! В полночь я сплю, у меня режим. Знаешь, в десять ложиться, в семь вставать, к девяти на работу. В пять с чем-то уходить домой, ужинать и снова спать. Дом, работа, дом. Вот в чем счастье. Не зачем искать его в далеких краях.