– Как ты сказал, Шалфей, слухами земля полнится. И говорят, будто Нисевин сообразила кое-что перенять у Андаис. Ты был фаворитом Нисевин, пока единственный загул с Полом не преподнес ей ребенка. И когда ей стала запретной твоя постель, она запретила тебе соваться в чужие. Если ей нельзя иметь ее фаворита, то и никому нельзя.
Шалфей зашипел, как рассерженная пчела.
– Ты так рад, что мы поменялись местами, Мрак?
– О чем ты, Шалфей?
Неестественно спокойным был голос Дойла, и какая-то нотка в нем говорила, что он отлично знает, что имел в виду эльф.
– Я веками дразнил тебя и всех вас. Великие воины-сидхе, славные Вороны древности – низведенные до дворцовых евнухов, – о да, я издевался над вами! Я похвалялся моей удалью и восхищением моей королевы, я злобно нашептывал это прямо вам в уши.
Дойл молча глядел на него.
Шалфей отлетел подальше, выписывая круги в воздухе, как другой мог бы это делать на земле.
– И что мне теперь вся моя доблесть? Что толку видеть ее во всей красоте и блеске – когда я не могу к ней прикоснуться? – Он вновь повернулся к Дойлу. – О, я не раз вспоминал за эти годы, как я мучил вас, Мрак. И не думай, что ирония положения ускользнула от меня, хоть я и не сидхе.
Он подлетел к самому лицу Дойла, и хоть я и знала, что он шепчет, его шипение заполнило комнату до самых углов.
– Ирония, которой хватит, чтобы задохнуться, Мрак, ирония, от которой умирают, ирония, которая заставляет убивать – лишь бы избавиться от нее.
– Так истай, Шалфей, истай и покончи с этим.
Маленький эльф отпрянул.
– Сам истай, Мрак. Истай и покончи с собой. Я здесь по приказу королевы Нисевин как ее представитель. Если вы хотите исцеления зеленого рыцаря, вам придется иметь дело со мной. – Его голос звенел от ярости.
Гален вошел из гостиной в остававшуюся открытой дверь. Его обычная усмешка исчезла, лицо помрачнело.
– Я хочу исцеления, но не любой ценой.
– Достаточно, – сказала я. Мягко, без злости.
Все повернулись ко мне. Я заметила краем глаза, что остальные мужчины, включая Никку, столпились у двери.
– Я заключила сделку с Нисевин, а не Дойл. И только я плачу за исцеление Галена. Цена лекарства – моя кровь.
Шалфей порхнул к постели, немного не долетев до Китто и меня.
– Один глоток твоей голубой крови, одно лекарство для твоего зеленого рыцаря, так велела мне моя королева. – В его голосе больше не звенели колокольчики. Это был почти обычный, тонкий, высокий, но мужской голос.
Его темные глаза стали пустыми и черными, как у куклы. В этом хорошеньком игрушечном лице не было ничего особенно доброго.
Я подняла руку, и он приземлился на нее. Он был тяжелее, чем казался на вид, более плотный. Я помнила, что Нисевин полегче, больше костей, чем мышц. Она ощущалась такой же скелетообразной, как выглядела. Шалфей был… помясистей, вроде бы в его тонком теле было побольше вещества, чем у Нисевин.
Его крылья замерли, точно как огромные крылья бабочки. Он слегка ими помахивал, глядя на меня, и я подумала, не машут ли они в ритме его сердца.
Взлохмаченные светло-желтые волосы, густые и прямые, небрежными прядями спадали вдоль его треугольного личика. Кое-где они касались плеч. Было время, когда Андаис наказала бы его за такие длинные волосы. Только мужчинам-сидхе позволялось иметь волосы длинные, как у женщин. Это был знак статуса, знатности, избранности.
Кисти рук у него были не больше ногтя на моем мизинце. Одной рукой он уперся в свою изящную талию, другую свесил вдоль тела, одну ногу выставил вперед – дерзкая поза.
– Я возьму плату и дам тебе лекарство для рыцаря, если нас оставят одних, – нагло заявил он.
Я невольно улыбнулась, и от моей улыбки его взгляд зажегся ненавистью.
– Я не ребенок, чтобы смотреть на меня так снисходительно, принцесса. Я – мужчина. – Шалфей резко взмахнул обеими руками. – Маленький, на ваш взгляд, но настоящий мужчина. Я не люблю, когда на меня смотрят как на непослушное дитя.
Он почти точно угадал мои мысли – что он выглядит очень мило, когда стоит передо мной такой дерзкий и такой крошечный. Я относилась к нему как к игрушке, как к кукле или как к ребенку.
– Прости, Шалфей, ты прав. Ты – фейри, и ты – мужчина, размер ничего не значит.
Он нахмурил бровки:
– Ты – принцесса, и ты просишь у меня прощения?
– Меня учили, что истинная царственность проявляется в том, чтобы знать, когда ты прав и когда ошибаешься, и уметь признавать ошибки, а не в ложной непогрешимости.
Он склонил голову набок, почти как птичка.
– Я слышал от других, что ты обращаешься со всеми по справедливости, как прежде твой отец, – задумчиво произнес он.