Она не сняла рубашку, скрывавшую ее ягодицы, а вскарабкалась на корень и широко расставила ноги как раз над нижним фаллосом. Она захватила его руками и начала ласкать его со всем искусством, нежностью и знанием мужчин. И все же, зачем эти предварительные ласки? Он не станет еще тверже. Или она, наоборот, хочет сделать его мягче? Или успокоить, утешить? Нет. Я понял, что она хочет довольно простой вещи дать ему наслаждение.
Она настолько продлила эти ласки, что я подумал, что она остановится на этом. Но она провозгласила:
— Он уже готов. Он хочет меня пронзить.
Николас пожал плечами. То, что последовало за этим, должно было доставить ему еще меньше удовольствия.
— Я не буду принимать пилюль, — сообщила нам Лаура. — Я решила иметь ребенка.
Я пытался все перевести в шутку, чтобы подразнить Николаса:
— Ты думаешь, что сумеешь сделать это с первого раза?
— Мы часто занимались вместе любовью, — объяснила она мне.
— Разве ты не забыла, что вы должны завтра расстаться? — саркастически заметил я.
— О, это не имеет значения! Я вернусь назад. Или он отыщет меня снова.
Казалось, она без особых сложностей вставила округлую головку корня в свое влагалище: я уже не мог больше видеть верхний конец лжефаллоса. Она сделала несколько гибких движений в ту и другую стороны, чтобы он полностью вошел в нее и страстно сказала:
— Вот так, хорошо! Он теперь глубоко! Он действительно длинный!
— Тебе он нравится? — спросил я и к моему изумлению она ответила:
— Ко мне это не имеет никакого отношения: все, что я хочу, — это думать о нем, сделать себя действительно удобной для него. Я хочу быть для него самой лучшей из всех, кого он когда-либо трахал, а у него было много женщин, клянусь тебе. Я чувствую это: трахает он меня великолепно.
Я был изумлен, увидев, как она превосходно контролирует себя, так как знал, что первый оргазм у нее обычно наступает сразу же, как только коснешься пальцем ее промежности.
Она сдерживала себя не очень долго. Я вскоре заметил несколько почти незаметных содроганий, миниатюрных оргазмов, которым (она ведь хотела быть не эгоистичной) она не позволила распространиться и от которых очень быстро избавилась до того, как они ее одолеют.
Эта жертва, которую я находил совершенно напрасной и даже иррациональной (так как не совсем понимал, как ее оргазм может лишить ее любовника), не могла продолжаться вечно. Когда она погрузила лжефаллос в свое влагалище раз десять — двенадцать, волна наслаждения, еще большая, чем вначале, сотрясла ее. Она кусала губы, изо всей силы пытаясь бороться с соблазном, чувствуя, что ее матка вот-вот порвется, и она застонала жалобно и горестно:
— Галтьер!
Я удержался от страстного желания взять ее в руки. Она выглядела шаловливой и проказливой и сказала мне доверчиво:
— Он действительно может великолепно трахаться.
— В таком случае пусть он удовлетворит тебя до конца. Он также сдерживает себя, ждет тебя, хочет достичь оргазма одновременно с тобой.
— Я хочу, чтобы ему и мне было хорошо.
— Ты можешь быть в этом уверена! Вы оба одной и той же породы, он и ты: заставь себя кончить.
— Все время достигать оргазма, — уточнила она, останавливаясь. — Я с самого начала поняла, что мы рождены друг для друга.
Оргазм у нее был короткий. Сокращение ее ягодиц, сжатие матки, спазмы, пробежавшие по ее телу, были так отчетливо видны, что, казалось, легко различить каждую фазу ее ощущений и разделить с ней наслаждение. Когда она истощилась — на это потребовалось некоторое время, — она сказала:
— Ему понравилось, ему это понравилось. Очень.
Я не уверен, шутил ли я на самом деле, когда спросил:
— Он излился в тебя?
Она кивнула, так серьезно и убедительно, что я невольно поверил ей.
Она выглядела далеко не веселой, уже не по-детски шаловливой. И, конечно же, непредсказуемой. Ее озорная и лукавая чувственность постепенно перешла в выражение, которое никто, даже я, не видел на ее лице — сложная смесь гордости, настоящего триумфа и глубокого удовлетворения, а также спокойствия и умиротворения. И, более того (я не способен понять значение этого), искренности и слепой подчиненности.
Отношения, совершенно вне моего понимания, установились между Лаурой и этим деревом. Для нее самым большим затруднением было открытие определенно не просто физического удовлетворения. Но открытие чего — я никогда этого не узнаю. Я понял, что не способен объяснить разные психологические состояния.
Она снова начала улыбаться и сказала:
— Ты представляешь, он — настоящий жеребец. Он снова захотел заняться любовью. И он хочет, чтобы я одновременно целовала его.