Милка открыла глаза, обняла его за шею и начала целовать в губы. Янко отвечал на ее поцелуи, потом сел на край кровати и погладил руку девушки.
— Милка, а ты заметила, что я потерял голову уже тогда, на танцевальном празднике?
Голос его был тихим, робким, только сердце билось сильно-сильно.
— Конечно! — засмеялась она и лукаво прищурил глаза. — Девушки сразу такое замечают. Но почему ты сторонился меня?
Он ждал этого вопроса и с виноватой улыбкой ножа: плечами:
— Мне казалось, что сейчас не время для этого. Но как ни старался, я все думал о тебе.
Милка протянула руку и погладила его по волосам.
— Ты очень сердишься на меня? — огорчилась она. — Не сердись, — продолжала она шепотом, — я не виновата.
Но скажи, — добавила она громче, и глаза ее заблестели, — ты хоть немного любишь меня?
Янко прижал к щеке ее горячую ладонь. В плите весело трещали ветки, и в комнатке, наполненной ароматом смолы, было уютно. Но мыслям Янко было тесно. Они вылетели, подобно орлу, и закружились над Каменной. Они поднялись над гребнями горных вершин, которые Янко исходил вдоль и поперек, и под их крыльями растаял снег. Лето, луг в Каменной, маргаритки. Рядом с ним сидит Милка. Сердце его пылает, но голова холодна как лед…
Он вырвался из сетей воспоминаний, как будто проснулся, и сказал:
— Тогда, в Каменной, ты начала говорить о… — смутился он, — о нас. Помнишь? А я тебе сказал, что сейчас не время для этого, Да, Милка, это отвлекает. — Он разозлился сам на себя, подумав о том, что сказал. Глубоко в душе он чувствовал, что не прав. Желая исправить то впечатление, которое вызвали его слова, он добавил: — Знаешь, Милка, теперь я горжусь тобой.
Милка, приподнявшись на локти, покачала головой.
— Нет, — сказала она, — если двое любят, то что в этом плохого? Возьми этот случай с хлебом… Не знаю, решилась ли бы я на такое, если бы тебя здесь не было! Немцы на каждом шагу… Нет, бояться я никогда не боялась, но все-таки… О тебе я думала и когда вам звонила…
Мимо окна кто-то прошел. Милка умолкла. Она подумала о матери, потерю которой еще как бы недостаточно осознала. Как интересно, что каждый раз, когда мама рассказывала ей о самых тяжелых периодах своей жизни, она всегда тепло вспоминала своего мужа.
— Знаешь, Янко, — призналась она, — я думаю, что настоящая любовь, как бы тебе сказать, делает человека сильнее. Все тебе кажется более красивым, легким, когда любишь кого-нибудь.
Он привлек ее к себе. Его щека пылала на ее щеке, а его губы касались виска Милки.
— Ты права, права. Ты самая разумная девушка в мире, — прошептал он. — Теперь я тебя ни на шаг он себя не отпущу. Не отпущу! — Он испугался, что Милка будет возражать, и поэтому быстро поцеловал ее в губы. — Ты уже достаточно там сделала, — убеждал он ее, повышая голос, как будто она утверждала, что хочет вернуться в Погорелую. — И здесь для тебя найдется занятие…
В это время раздался стук в дверь. Янко вскочил и неестественно громко сказал:
— Войдите!
Вошел Светлов, и Янко опустил глаза, как мальчик, пойманный в тот момент, когда сбивал с дерева груши. Он не знал, куда деть руки. Но Светлов погладил Милку по плечу и обернулся к Янко.
— Милку я прикомандировываю к штабу, — сказал он улыбаясь. — Нам нужна машинистка. Ну а кроме того, и тебе будет лучше, если она будет здесь, спокойней ты будешь.
— Алексей Иванович! — Янко взглянул на него с упреком, и Светлов громко засмеялся:
— Не притворяйся, апостол, я все знаю.
Он подошел к Милке и добавил:
— Мы ведь вчера поговорили, не правда ли?
Милка кивнула. Светлов, устремив взгляд на окно, сказал:
— Замечательный день! Никогда не думал, что мне так понравятся горы. Ведь я, — пожал он плечами, — сын равнины.
Вошел запыхавшийся Душан и доложил, что штаб уже собирается, но Светлов, погруженный в свои мысли, подозвал его к окну, кивнул головой на заснеженный склон и спросил:
— Ну что, поэт? Я как раз говорил здесь о том, что мне больше нравится равнина, чем горы. Горы давят человека к земле, порождают в нем какое-то чувство беспомощности, а на равнине душа свободна, там для нее простор, ширь…
Душан по-своему представил себе широкую русскую степь, необозримое море снега, метель, тройку… Ему показалось, что и Светлов вспоминает о своей великой родине, потому что взгляд его, устремленный вдаль, был мечтательным, словно он видел сейчас свою широкую степь.