Снова и снова оживлял он в памяти тот злосчастный случай: вечером к нему пришел солдат в венгерской форме и заявил, что Шульце из немецкой комендатуры прислал его за списком. Блашкович отдал ему список и только потом спохватился: ведь Шульце сказал, что сам придет к нему, как только вернется с фронта. Зачем бы он стал посылать венгра? И действительно, старший лейтенант Шульце пришел уже на следующее утро, а когда Блашкович доложил ему, что у него уже был венгерский солдат, которого Шульце к нему послал, тот позеленел от злости и прошипел:
— Никто вам не поверит, это саботаж, преступление! Генерал был чем-то встревожен. Взгляд Блашковича блуждал по стенам гостиной Газдика, когда-то сплошь увешанным картами. Картины были сняты и валялись в углу. На этот раз генерал рассердился не на шутку и зашипел, как и Шульце: не верит он Блашковичу, все это сказки, это саботаж, преступление!
— Я вызвал вас из-за этого списка, — сухим тоном сказал генерал. Блашкович выпучил на него свои водянистые глаза. — Как вы можете быть таким наивным? Коммунисты сумели подослать вам венгерского солдата. Коммунисты, о которых все вы сообщаете мне, — он постучал авторучкой по столу и ухмыльнулся, — что они ликвидированы… Вы понимаете?
Блашкович успокоился. Он думал, что будет хуже: рев, топот ног, потом его уведут солдаты. Он с ужасом вспомнил, как немцы избили в комендатуре евангелического священника, когда нашли у него на чердаке гранату, о которой священник не имел ни малейшего представления.
— Я понимаю, господин генерал, — забормотал Блашкович по-немецки, лицо его налилось кровью.
— Вам повезло, — процедил сквозь зубы фон Биндер и манерно поправил монокль. — Только что нам сообщили и о других проказах венгерских солдат, иначе поверить вам было бы трудно.
Зазвонил телефон. Генерал медленно встал со стула и поднял трубку:
— Майор фон Кессель? — закричал он в телефон. — Как вы говорите? Десять венгров? Но как они могли от вас уйти? Немедленно заменить остальных нашими! Да, только наши! Это не шутка, окопы!
Генерал бросил трубку. Вытер ладонью лоб и обратился к Блашковичу:
— Вы можете идти. Но я требую, чтобы сегодня к четырем часам список был готов. Он нам нужен. Принесите его лично в комендатуру майору фон Кесселю.
Блашкович поспешил на улицу. Мимо него прошел громадный танк, оставляя за собой серый хвост вонючего дыма. Блашкович даже не заметил, что танк забрызгал его с головы до ног грязью и талым снегом. Далеко за горами приглушенно гремели орудия, и Блашкович подумал: «Приближаются. Оно, пожалуй, и лучше».
— Вам письмо, пан староста, — обратился к нему почтальон и достал из большой кожаной сумки голубой конверт.
— Спасибо, — пробормотал Блашкович.
Кто это может писать ему, ведь последний месяц почта вообще почти не функционирует? Он надел очки, разорвал негнущимися пальцами конверт и, опершись правой рукой о трость, начал по слогам разбирать слова, написанные без наклона, слегка неровным почерком:
«Пан Блашкович, мы знаем, что немцы хотят получить список тех людей, у которых есть скот. Немцы хотят угнать из Погорелой весь скот. Мы знаем, что вы трус, и не требуем, чтобы вы отказались. Но мы хотим одного: не составляйте списка, тяните время. А рядом с фамилиями владельцев не ставьте номера домов. Немцы здесь долго не продержатся, а вы останетесь. Поэтому выполните свой гражданский долг».
Вместо подписи стояло: «Партизаны».
Лицо Блашковича вытянулось, подбородок слегка задрожал. Он сунул очки вместе с письмом в карман. За его спиной кто-то весело рассмеялся. Это были два немецких солдата. Блашкович немного успокоился. Ведь и немцы тоже люди, пусть и жестокие, драчуны. Они любят истязать людей, но ведь только таких, которые в чем-то провинились. Ну а он? Чем он провинился перед немецкой армией? Конечно, он предпочел бы, чтобы она здесь вообще не появлялась, но раз она пришла, что поделаешь?
Нет, совесть у него чиста. Не оторвут же ему голову за то, что он всегда разговаривал с доктором о политике и внес какую-то сумму на партизан, ведь и партизаны тоже люди. Лучше «всего будет, если он пойдет прямо к генералу фон Биндеру и покажет ему письмо, «Я не могу составить для вас этот список, посмотрите, — скажет он ему почтительно, — мне угрожают. Все говорят, что вы уйдете отсюда, а потом партизаны меня посадят. Поймите, господин генерал… Пусть этот список напишет вам пан комиссар Ондрейка».