— На страж, на страж! [10] — приветствовал Ондрейка солдат, подкручивая свои усы.
Солдаты бормотали что-то в ответ на его приветствие, а когда он попробовал призвать их хорошенько поколотить партизан, отворачивались от него или смеялись.
— На страж, пан капитан! — Ондрейка нарочно называл капитаном смуглого поручика. Еще в Пепле, где он был перед войной сапожником, он понял, что заказчика следует титуловать повыше. — На партизанов идете? Ну, конец им, ведь у вас есть и пушки.
Поручик лениво встал с лавочки и проворчал:
— Отстаньте!
Увидев, что Ондрейка не перестает ухмыляться, поручик процедил сквозь зубы:
— А поздороваться как порядочный человек вы не умеете, что ли?
Ондрейка огляделся по сторонам. Увидев Приесола, который вдруг нагнулся, делая вид, что завязывает ботинок, он почувствовал стыд.
Десятник [11] с худым продолговатым лицом, сидевший у канавы, заорал на Ондрейку:
— Проваливайте! Мы в ваших советах не нуждаемся! Солдат с изрытым оспой лицом и голубыми глазами погрозил ему с лавочки кулаком:
— Послушай, кем была твоя мать, черти бы ее взяли? Сестрой Гитлера?
— Гадюка! — пробормотал десятник, опустив голову. Приесол посмотрел на него, и его глаза радостно засияли: ведь это Феро Юраш! Но почему он делает вид, что не знает его?
Ондрейка быстро повернулся, поскреб пятерней затылок, испытывая неприятное чувство, будто солдат целится в него из винтовки, и перешел через улицу. Он исчез в переулке, который вел к жандармскому участку.
Около забора сада католического священника собрались солдаты, человек двенадцать. Молча смотрели они на большие буквы, белевшие на трухлявых досках. Худой солдат в гимнастерке с непомерно длинными рукавами, из которых торчали только его пальцы, читал вслух:
— «Ни одного словака на фронт, ни одного словацкого геллера немецким захватчикам!»
Приесол остановился около них, продолжая думать о том, почему это Феро не сказал ему ни слова. Потом стал прислушиваться к тому, что говорят солдаты. Двое ругались и говорили, что надо бы наказать людей за такую писанину, что это наверняка написали евреи. Но другие одобряли надпись.
К забору подошел и Феро Юраш вместе с рябым солдатом.
— Отпустили бы нас лучше по домам, — раздался чей-то хриплый голос, а солдат с рябым лицом и большими голубыми глазами пробормотал:
— Твоя правда, ведь нас уже второй год держат, а теперь вот против партизан посылают. А чем они меня обидели? Отпустили бы нас по домам, пусть воюет кто хочет.
— Послали бы офицеров, а нас бы отпустили, — добавил второй. — Вот-вот начнется жатва.
Тогда в разговор вмешался и Феро Юраш:
— Кто хочет получить Железный крест, тот пусть и воюет.
Солдат с длинными рукавами усмехнулся:
— А деревянный не хочешь?
— Вот именно, деревянный, — ответил тот же самый охрипший голос. — Мой брат уже получил его. К черту такую войну, отпустили бы нас.
— Отпустили! Много ты понимаешь! — разозлился Феро Юраш и украдкой покосился на старого Приесола. — Лучше пусть нас пошлют против немцев…
— Тс-с, — забеспокоились сразу несколько солдат, а Феро уже перепрыгнул через канаву и остановился у другой группки.
«Так, хорошо! Агитирует, значит, их», — улыбнулся про себя старый Приесол. Он кое-что разузнал: когда они отправятся в горы, сколько их в Погорелой, сколько у них пулеметов. Потом он многозначительно покачал головой и подмигнул:
— Значит, вас посылают против партизан?
— Конечно, дядя, — процедил сквозь зубы рябой солдат, но другой сразу же обрушился на него:
— Замолчи, Грнчиар, с гражданскими о таких делах нечего говорить.
Грнчиар смерил солдата злым взглядом и проворчал:
— Осел ты, осел!
Приесол притворился, будто не слыхал, как они обмениваются ругательствами, почесал за ухом и сказал:
— Ну, что ж поделаешь, раз посылают! Но вы не бойтесь, они вас не обидят, только вы их не трогайте.
Грнчиар сунул руку в карман и с большим интересом спросил:
— А вы их разве уже видели?
Приесол кивнул:
— Да, видал я одного такого, он ушел из армии. Разве ему в горах не лучше, чем в казарме? Если бы я был молодым…
Не закончив фразы, он резко обернулся и посмотрел на башенные часы. Все-таки и от старости есть какая-то польза: видит он теперь дальше; с тех пор как ему исполнилось шестьдесят лет, он должен надевать очки на нос только тогда, когда читает. Да и язык у него теперь лучше подвешен. Да, жизнь его изменилась. Раньше он мочил кожи, а Захар откладывал себе денежки; а теперь он может заниматься и более полезным делом.