Она поспешно рассказала ему о последних событиях. Говорила торопливо, бессвязно, обо всем, что приходило ей на ум. Коммунисты собираются, приходят из района; доктора Главача глинковцы [2] хотели перевести в другое место; Ондрей Захар — сущий дьявол; Пудляк очень старается; жандармы куда-то убрались, гардисты боятся… На кожевенной фабрике бастовали… Кроме этого мать припомнила все свадьбы и похороны. Янко слушал ее внимательно, кое о чем расспрашивал, кое-что старался запомнить, кое-что вызывало у него лишь улыбку, и он прерывал мать.
— Ой, чуть не забыла! — спохватилась она после паузы. — Когда гардисты хотели забрать у всех радиоприемники, вмешались ребята с кожевенной фабрики. А знаешь, у них у самих-то этих приемников нет, они только у крестьян. Крестьянам это понравилось. Хорошо, что они за них заступились.
Янко припомнилась ива за амбарами, которую он осветил карманным фонариком.
Неожиданно у него вырвалось:
— А как поживает Мариенка Захарова?
— Кажется, собирается замуж, — ответила мать, но сразу же запнулась и посмотрела на сына испытующим, слегка боязливым взглядом. Янко же лишь усмехнулся и спокойным голосом произнес:
— Мама, ведь ты не думаешь… — Лицо его покраснело, и он добавил: — Ведь это было давно. И вообще теперь не до этого, у нас другие заботы…
Янко украдкой взглянул на часы. Была половина третьего. Он резко поднялся со стула.
— Мне надо идти, пока не вышли подводчики.
Мать встала с лавки и схватила сына, за руку:
— Нет, Янко, подожди, ведь не сразу же…
— Не могу, мама.
— Ну хотя бы до завтра… Я сварю обед, хорошей лапши…
— Пойми, мама, — начал объяснять Янко. — Я приехал сюда попрадским экспрессом, а в поезде меня узнал мой бывший командир. Этакая дрянь! Я должен был быстро… — он удержался от слова «выпрыгнуть», чтобы не слишком перепугать мать, — быстро сойти. Потом мне попался грузовик. Здесь меня могут выследить.
Конечно, задерживать его дома было неразумно. В горах он будет в безопасности. Но в ней взбунтовались материнские чувства. Подобно вышедшему весной из берегов горному потоку, горячая и слепая любовь затмила ее разум. Она так долго не видела сына, а теперь он здесь, рядом с ней. Нет, не может она его отпустить. Если бы он остался хотя бы на часик-другой! А когда начнет светать, идти ему будет легче.
— Поешь еще, вздремни часок, — упрашивала она. Ей хотелось, чтобы Янко заснул и она смогла бы насмотреться на него. А что, если он погибнет в горах, ведь там он не будет сидеть просто так!
— Не бойся, я вернусь к тебе, — понял ее Янко. Но у матери защемило сердце: какой он непреклонный, как изменился, стал будто чужим ей. Но потом она испугалась этой мысли. Махнула рукой, как будто хотела отогнать назойливую муху.
«Ой, какая я глупая, думаю только о себе, — убеждала она себя. — Ведь здесь его и в самом деле схватят».
Легче стало на душе, и она понемногу успокоилась. Когда Янко оделся и крепко обнял ее, мать обрадовалась его ласке.
Она вышла с ним во двор. Ей пришло в голову, что она ничего не дала сыну с собой. Она вернулась и вынесла ему кусок хлеба с маслом.
Янко беспокойно хмурил брови и смотрел на часы. Он хмурился потому, что оказалось — о самом главном он и забыл.
— Да, мама, — сказал он, — обо мне никому ни слова, только Имро передай, чтобы в воскресенье утром пришел к лесной сторожке. Я буду там.
Когда он обнял ее во второй раз и ушел, мать застыла, как одурманенная. Она терла виски ладонью, как бы желая убедиться, что это не сон. Подождала, пока Янко скрылся за калиткой, а потом неуверенным шагом прошла через двор и вернулась в кухоньку.
На столе стояло блюдце и лежала шкурка от сала. На недавно вымытом полу у дверей остались мокрые следы. Она подошла к столу и оперлась руками на спинку стула.
«Да, Янко был здесь, это не сон», — осознала она и от радости заплакала.
3
После проливного майского дождя, хлынувшего в ночь на воскресенье, небо прояснилось. Зажглись зеленоватые звезды, чистые и блестящие, как будто вымытые дождем и высушенные ветерком, который тихо шелестел в молоденьких ярко-зеленых листьях орешника. Над горами взошла луна, и в ее серебристом свете забелели высившиеся над ароматным можжевельником скалы на Солисках. Низкая отава с нежными цветами тянулась к елям, из-за которых раздавались редкие глухие удары. Серая струйка дыма столбом поднималась в вышину и рассеивалась в освещенной луной и тысячами звезд ночи.