— Пан фабрикант, я ведь тоже хочу идти. Пока здесь немцы, мне грозит смерть.
Ондрей Захар заерзал на стуле и исподлобья посмотрел на Пудляка.
— Тем лучше, — сказал он неожиданно, и Пудляк принялся потирать руки от радости. — Можете идти вместе с Эрвином. Придут солдаты, кто-нибудь вас выдаст, а что те знают — для них я никто. Идите в долину, там немцы боятся появляться, и переждите… Как раз перед самым вашим приходом я растолковывал Эрвину одну вещь. Послушайте и вы. Дело идет к тому, что немцы проиграют эту войну, а ждать до последней минуты иллюзорного соглашения Запада с Германией было бы глупо.
Хотя Пудляк был еще перепуган, он едва не рассмеялся. Наконец-то и Захар начал кое-что понимать.
Ондрей и сам удивился, как неожиданно легко высказал он мысль о поражении Германии. Ни Пудляк, ни Эрвин не догадывались, скольких бессонных ночей стоили ему эти слова. Они не видели за ними напряжения, мучительных минут, горьких мыслей, породивших эту легко произнесенную фразу. Они и не старались понять, чем вызвана эта перемена, подобно тому как зрителя в цирке не интересует, скольких усилий стоит жонглеру овладение своим искусством.
В последнее время Ондрея одолевали черные мысли: список коллаборационистов, сомнения Райнера, Жабка, новая власть в Бистрице, неудачи на фронтах и, наконец, русские. Он с восторгом смотрел на серебряные крылья американских самолетов, теперь часто, без помех летавших над Погорелой, и приходил к выводу: вот это сила.
Ондрей продолжал:
— Я уверен, что русские к нам не прорвутся, придут американцы…
Эрвина удивила уверенность отца.
— Почему ты так думаешь, отец?
Ондрей слегка вздрогнул, рассерженный, казалось, вопросом сына. Потом втянул щеки и прищурил глаза.
— Два пути ведут к нам: с запада и с юга, — ответил он, умалчивая, что эту идею заимствовал у председателя правления оружейного завода. — Из Франции и с Балкан. Так что они поторопятся к нам, чтобы прийти раньше русских.
— А вы что скажете об этом? — улыбнулся Эрвин Пудляку и подмигнул отцу. Потом добавил: — Тебе не следовало бы говорить такие вещи в присутствии товарища. Или этот вавилон (так Эрвин в последнее время называл восстание) настолько сблизил коммуниста с фабрикантом?
Пудляк покраснел, а потом смущенно закашлял.
— Ну, вы ведь знаете, — сказал он, — что в вопросах политики мы расходимся.
Ондрей Захар медленно поднялся со стула, подошел к сейфу и открыл дверцу. Открыл ее в первый раз в присутствии сына и бухгалтера. Кроме двух пачек бумаги, пачки сберегательных книжек и каких-то шкатулок, они не увидели ничего особенного. Смысл этого жеста раскрыл сам Ондрей. Он указал рукой на сейф и, гордо улыбаясь, сказал:
— Коммунисты могли бы владеть миром, но им не хватает этого… Чего вы так смотрите? Да, им не хватает капитала. Они не понимают силы капитала.
Пудляк улыбнулся. Улыбка его выражала несогласие.
«Нет, это особенный коммунист, — додумал Эрвин. — Он не такой, как Газуха или Янко Приесол. Да и Луч тоже иной. Ведь между ними имеются различия. Одни говорят с человеком как с равным, другие изолируются, угрожают, как будто в их жилах течет не такая кровь».
Отец прервал ход его мыслей. Он достал из ящика стола голубой конверт, положил его в карман и обратился к Пудляку:
— Вчера я получил анонимное письмо, в котором говорится, что большинство рабочих перестанет работать, если я буду продавать кожи немцам. Требуют, чтобы я посылал ее на партизанскую территорию. Немцы платили прилично, но, если мне хорошо заплатят в Бистрице, я буду посылать им. По крайней мере работа будет продолжаться. Мне абсолютно безразлично, кто заплатит. Договоритесь, пожалуйста, в Бистрице о цене и способе доставки… — Он закашлялся сухим, глухим кашлем, вытер рот платком и погладил кончиками пальцев усики. Немного подумав, добавил: — Лучше всего будет, если вы отыщете Жабку…
Оставшись один, Ондрей принялся ходить как лев в клетке — от стены к стене.
«Может быть, Жабка станет министром, — размышлял он. — Это было бы хорошо. В долине я построю цементный завод и фабрику, буду делать бочки. Нет, никогда дела не шли у меня так хорошо, как они пойдут после войны, когда республика попадет под американский контроль. Ведь американцы тоже не миндальничают с рабочими. Сколько солдат и партизан будут после войны умолять, чтобы я принял их на работу!»
Ленивым движением руки он поднял телефонную трубку и повелительным голосом сказал:
— Барышня, дайте мне доктора Главача!
Да, он должен сказать ему, что русские сюда не попадут, он посмеется над ним, ведь доктор утверждал, что американцы придут только в Чехию, а сюда, дескать, — большевики. Уж наверняка председатель правления военного завода лучше информирован, чем доктор. Перед войной у него были контакты с французскими банками.