Вторая связка едва тащится. С такими темпами хорошо, если к завтрашнему дню на плечо взойдут. Воронов в три погибели согнулся, ну и рюкзачище!
Остановились. Благо широкая, заваленная снегом трещина пересекает лед — бергшрунд. Хорошо. Можно не жаться и не касаться друг друга. Справа кулуарчик так себе, ничего особенного, а нет-нет и просвистит там, нет-нет и щелканет сорвавшийся откуда-то сверху камушек или льдинка. Конечно, не ровен час, может и здесь загудеть. Не видно, что там вверху, но вернее всего гребень скалистый. «Что ж, если и загудит, что ж… кто знает, — проскальзывает у Сергея. И тотчас принимает иное обличье: — Говорят, пулю, которая в тебя, не услышишь».
— Мой рюкзак основательно полегчал, — объясняет Сергей подошедшему Воронову. — Вчера сколько съели и позавчера…
Лицо Воронова по белой глетчерной мази в градинах пота. Смотрит на скалы за кулуаром, молчит. Дыхание уже наладилось, тем не менее молчит и, похоже — мимо ушей намек прозрачный Сергея.
«Ведь нипочем не скажет, не поделится, что его тревожит, — нервничает Сергей. — Уставился! Идем, выкладываемся, что еще? Что еще от нас, от меня, в частности, требуется? Хочешь поскорее залезть на эту нашу горочку? Согласен, надо. А спустимся, знаешь, что я сделаю? А вот что: махну… в Гагру. Как там у архисовременного нашего пиита — целая поэма в одной строке: «А не махнуть ли к морю?» (С нечаянной иронией, ибо для него, Сергея, в этом внезапном предположении вся его боль и прозрение, надежда и обещание.) Человек должен совершать неожиданные поступки!»
Воронов глядел, глядел на кулуарчик и скалы за ним и вроде бы нагляделся. Сгрузил с заметным усилием рюкзачище, вытащил из-под клапана смерзшуюся, со старанием увернутую тяжелую палатку и подал двумя руками Сергею:
— Возьми.
— Почему это Сергею? — встопорщился Павел Ревмирович. — Наша двойка палатку несет. Дай мне. Дай! — пытается он отобрать у Сергея. Но Сергей не слушает. Скинул свой рюкзак, не сразу, но запихнул палатку, даже ремни сумел в пряжки вставить и затянуть.
— А ты помалкивай, — утихомиривает он Пашу. — Если по правилам, так после подобного падения, ты не смотри, что счастливо обошлось, еще не известно, что у тебя внутри, после такого срыва следовало бы тебя вниз, а восхождение побоку. Скажи спасибо Воронову, что проявил, так сказать, гуманность и понимание.
Паша продолжал хорохориться.
— Ты бы на себя в зеркальце полюбовался, — окорачивает его Сергей. — Зеркальце случаем не захватил? Ты мастак разную ерунду таскать на восхождение.
— Видок не для девочек! — ухмыляется Бардошин. — Я уж не говорю про эту его… Светлану. Полюбовалась бы сейчас.
Все молчат. Паша, сглотнув слюну, о своем:
— Ты же опять первым рванешь? Пусть хоть Бардошин чего-нибудь возьмет, — старается Паша сколько может миролюбивее. — Крючья ледовые — ты, понятно. А Бардошин? Да хоть свитер: вон, у Воронова из кармана рюкзачного торчит. На общую потребу припасен.
— Почему это я? — с места в карьер защищается Бардошин. — Ты сам только что вызвался тащить. «Наша двойка»!
— Ладно. Наперед известно: не то что лишний килограмм, на пару крючьев тебя не сагитируешь.
— Да почему я-то? — искренне удивляется Бардошин. — Я тоже ступени рублю, ты что! Еще сколько. И рюкзачок у меня дай боже. Так что привет, чья бы корова мычала!
Воронов всматривается в кулуар, ловит изредка раздающийся посвист летящих сверху льдинок и как они, красиво вспыхнув, разбиваются и осколки с затухающим шипеньем уносятся прочь.
Бардошин проследил за его взглядом, вдруг выпалил:
— А чего мы все лед да лед, давайте траверснем за кулуаром, а? Там вернячок лучше. По крайней мере, скалы. За ними вроде снежничек проглядывает. Красота! Не знаю, как кому, а мне этот чертов натек… Честно признаюсь, в печенках сидит.
— «Безумство храбрых — вот мудрость жизни», так, что ли? — насмешливо подытоживает Воронов сказанное Бардошиным, а может, и свои размышления тоже, однако вскидывает рюкзак на плечи и, прощупывая ледорубом снег, осторожно подвигается к кулуару. Понемногу и все за ним.
Остановились на краю, смотрят. По другую сторону изломанные скалы врезаются в серое небо. В прорыве виден склон. Крутой, белый, гладкий. Кулуар иссечен шрамами от ударов камней. Нечасто, но раздается пронизывающий свист и р-р-р-аз! — и чуть ли не дым, где в скалу садануло.