«Рядом со скалами! — втолковывал мне Воронов. — Ни в коем случае не отходя в сторону. Не от-хо-дя! Чтобы не подрезать снег, не вызвать лавину». Это было его условием, что подтвердили во всех инстанциях Павел Ревмирович Кокарекин и Георгий Рахметович Бардошин.
А отбросить официальную сторону и попытаться реконструировать предшествующее — что ж, да, минутная слабость, точнее, рассеянность под натиском внешне обоснованных доводов о времени, погоде (погода, по счастью, лишь пугнула, едва Сергей с Бардошиным вышли на снежник, стало проясняться, а там и вовсе распогодилось, солнце выглянуло), еще вопрос с ночевкой тревожил. Ну и кроме того — им, претендовавшим на едва ли не рекордный траверс (если бы осуществился подъем по директиссиме на никем не взятую стену), придется снова выпрашивать у КСП, у Михал Михалыча, чтобы отодвинули контрольный срок на сутки. При одной этой мысли тошно становилось. Да, вот деталь, сыгравшая впоследствии немаловажную роль: их рация барахлила. Накануне во время бурана едва смогли связаться с лагерем.
Наконец, обвинения Сережи!..
Но, думается мне, было и еще другое, оно-то и привело к нежданному согласию Воронова, и это — воспоминание, нечаянно разбуженное упреками Сергея. Многое в поведении, в недомолвках, в старании Воронова увести в сторону склоняет к мысли, что именно воспоминание о том несчастном вечере, когда явился — иначе не назовешь — просить руки, ошеломило его. Болезненное, нелепое, хуже — вредное, как он был убежден. Ибо дальше борьба самолюбий и… чем-то перекликающаяся, столь же невразумительная, горькая и в основе своей не поддающаяся никаким логическим обоснованиям трагедия. А тогда, кто знает, может быть, как раз и поддававшаяся…
Скажут в упрек: попытка автора подвести определенную психологию, заодно связать концы с концами. Не знаю, не знаю. Но резко изменился тон Александра Борисовича, едва дошел до означенного пункта, лицо приняло иное, отстраненное выражение, как если бы такого направления мысль, такое переживание осветили его. Следом застыло в привычной непроницаемой неподвижности — воля и самообладание навели порядок.
Сухим, ровным голосом он еще подтвердил, что, согласен, было проявлено определенное недомыслие с его стороны, утратил временно бдительность, поддался эмоциональному нажиму Сергея Невраева. Сколько неприятностей принесла ему минутная его слабость и сговорчивость. Какая тяжелая наука!
«Снег — это просто, снег — это ерунда. Знай себе вкалывай ледоруб впереди да поэнергичней переставляй ноги. Конечно, подниматься по лестнице к себе домой, когда лифт не работает, несколько легче, — Сергей шуткой старался прикрыть растерянность после нежданной победы над своим супротивником, — а впрочем… Впрочем, бывало и совсем иначе, бывало, что ноги отказывались в лифт идти, так бывало. Э-э, что теперь вспоминать, сказал же себе: как было — не будет. Наизнанку вывернется, а не допустит повторения прежних сцен. Понял уже, что она над ним хозяйка, эрго, как сказал бы Воронов, терпи и жди. И чтобы никакого наигранного безразличия, никакой игры в «не хочешь — не надо». Разве не радость, не великое, дарованное непонятно за какие заслуги счастье, что может видеть ее, быть с нею? Мало этого, мало?»
Сергей глубоко вонзил в снег ледоруб, обернул вокруг древка страховочную веревку, собирался уже крикнуть, чтобы шел этот самый Жора, но опять голос Воронова. Сергей поискал глазами: в широкой ступенчатой расщелине он. Из-за его каски высовывал голову Паша.
— Ну?
Воронов:
— Давай-ка, друг Сергей, поднимись лучше на скалы. Что за страховка на снегу? Запросто стащит. Со скал будем организовывать охранение.
Сергей уже открыл рот, чтобы доказывать и убеждать. «Снег держится хорошо, к тому же морозец, небольшой, а есть, и солнце… солнышко вон вершины на той стороне осветило, сейчас к нам перейдет. Все отлично. Не будет повторения вчерашнего. Что угодно, но только не сидение сутками в палатке, только не лишний день в без того мучительно затянувшейся разлуке — бессмысленной и жестокой… Наконец-то фортунит, — уверен он. — То все не везло, буран, залепленная снегом стена… И теперь тут тратить попусту время, переходить для страховки на скалы? Да что он?.. Ну, поедет кто вместе со снегом, так сам же и остановится. Ледоруб у каждого. Так что все о’кэй, всё, кранты, дорогой профессор… — И не стал спорить. — В главном уломал: идем по снежнику, и на том наше вам с кисточкой. Надо и его поублажать, подарок ему сделать. Раз, другой организуем страховку со скал, как его душа жаждет, а дальше видно будет».