Не скоро вернулись ощущения. Первое, что Сергей почувствовал сквозь непонимание, спутанность, была тревога. Тревожное недоверие… Пятна, круги перед глазами, что-то оранжевое, светлое… И одновременно с сознанием, что не свалился по круче, тупое физическое удовлетворение: больше не надо копать, напрягаться. Не напрасно он, значит…
— Ох! — скрипнул он зубами от боли. — Ох, здорово! Здорово, — упрямо повторял он, хотя боль и изнеможение распластали его. — Ведь я не верил, что смогу вытащить Жору. Оказывается, невозможное — возможно. Когда иначе нельзя…
«Нет, я верил. Иначе не мог бы выложиться целиком. Верил — поэтому все силы пустил в ход, ничего не оставив в запасе. Резервов не должно оставаться, если делаешь такое дело, где не победить нельзя. Резервы — это мертвый груз. Хуже: они предполагают какие-то иные пути. А должен быть один-единственный. И ничего более».
В назначенное время Воронов связался по радио с КСП. Памятуя, что батарейки сели и рация может отказать окончательно, в быстром темпе сообщил о случившемся. И повторил. Начальник лагеря оказался поблизости. Первая реакция Михаила Михайловича — возмущение по поводу неопределенности, неосновательности сообщения Воронова.
— Что вам известно о судьбе ваших товарищей, о которых говорите, будто пропали? Как их, одного Бардошин фамилия, другого? — И подчеркнуто негодовал, и не мог согласиться: — Как так неизвестно?! Откуда такое чуждое нашим людям безразличие, а еще интеллигентом именуетесь. Вы же, товарищ Воронов, руководитель группы. Хорош руководитель, которому ничего не известно о его подчиненных! А если они благополучно вылезли из вашей лавины и сейчас находятся на пути к лагерю? Такую возможность вы учли? Что, Михал Михалыч? Я Михал Михалыч! Я сказал «если»! Понятно вам? Сколько раз я должен повторять совершенно элементарные, как сами же выражаетесь, истины? Так что, товарищ Воронов, ответьте мне со всею ответственностью: вы можете поручиться, что они ранены или что еще с ними произошло? Вы слышите меня? Громче? Я и без ваших напоминаний говорю так, что голос могу сорвать. Не можете, значит. Так и запишем. Не имеете никакой информации. Я как раз имел в виду — объективной. Паникуете, дорогой товарищ, вот что я вам скажу. Па-ни-ку-ете и вводите в заблуждение других, мешаете спокойно работать. Спасательный отряд! Не торопите меня, а слушайте. Вам известно, как подобный вызов отразится на наших показателях в соревновании с другими альплагерями? Известно? Я давно подозревал, что вы не патриот своего родного альпинистского лагеря, теперь принужден убедиться окончательно. В текущем сезоне мы имели четыре, я повторяю — четыре! — вызова спасотряда. И лишь в одном случае выход спасателей был обусловлен действительной необходимостью. А нам записали — четыре. Вы меня поняли? Да что у вас там с вашим приемником-передатчиком? Или вы не умеете им пользоваться? Пользоваться, говорю, не умеете?
Паша Кокарекин прижался головой к наушникам Воронова, старается разобрать, о чем толкует Михал Михалыч, и взрывается:
— А-а, собака! Дай! Дай я ему скажу…
Отмахнувшись, Воронов говорит что-то о разрешении на спуск. Начлагеря в альпинистских делах ни бе ни ме, но он начальник, ему дано право, и он должен распоряжаться! Однако Михал Михалыч тертый калач, понимает: конкретные разрешения, запреты отнюдь не в его интересах, мало ли чем может обернуться в недалеком будущем. И предпочитает разглагольствования.
— Вы уверены, товарищ Воронов, что требуется высылать спасательный отряд? — задает он вопрос и тут же топит его: — А, если, я повторяю, это ваши страхи? У страха глаза велики, а? — Обезопасить себя, перевалить ответственность на другого, предварительно запутав, завертев так, что ни начал, ни концов не сыщешь, вот задача.
У Воронова нервы крепкие, не Кокарекин, готов без особого напряжения внимать поучительным речам, если б не опасение, что окончательно откажут батарейки. Слышимость из рук вон, несмотря на отличнейшую погоду и едва ли не полное отсутствие помех, хотя там, на КСП, рация могучая. На его счастье, в разговор вмешивается, кажется, Семенов. Впрочем, он еще не уверен, на счастье ли, в такой ситуации не очень-то вычислишь, кто как себя поведет. Голос невыразительный, вялый, цедит едва-едва — скорее всего Семенов. Воронов начеку. Этот пустыми фразами сотрясать воздух не будет. Воронову весьма желательно получить официальное указание, что надлежит ему делать, как поступать. Официальное, да еще впоследствии чтобы могло быть подтверждено другими лицами. Воронов примерно знает, какая предстоит фантасмагория с расследованием причин, ошибок и вины, чьей-то вины обязательно. И пытается принять свои меры.