…Он говорил себе, что все идет хорошо. Лучше, чем следовало ожидать. Ему самому, несомненно, лучше. Научился избегать слишком острой боли. Если боль временами сокрушала его, сознание все равно возвращалось, и это замечательно. Двигаться сколько-то он может. Ноги, конечно…
«Жора без сознания. Почему? — перескочил он. — Шок? — Он пытался вспомнить, что знал из медицины, но ничего не приходило на ум. Потрогал его голову. Похоже, других травм, кроме перелома, нет. — Сотрясение?.. Холод на голову! — вспомнил он. — Чего-чего, а холода хватает».
Он смотрел на Жору, не мог оторваться от него, смотрел, почти как смотрит мастер на сделанную работу, гордясь ею, недоумевая и сокрушаясь. Неподвижное, серое лицо Жоры все еще будто упрекало Сергея. Серая кожа на лбу, серые щеки. Скулы и подбородок обросли щетиной. Губа верхняя под усами рассечена рубцом, несколько волосков шевелилось от дыхания. Смотрел, смотрел… И под его взглядом лицо Жоры Бардошина начало меняться. Оживать…
Сергей не сразу заметил эти изменения — все было заторможено в нем. Лишь когда Жора открыл глаза, повел зрачками, увидел свою ногу с прибинтованным ледорубом, и лицо его дрогнуло, исказилось в попытке что-то сказать, — Сергей… удивился, нет — обрадовался.
Конечно, обрадовался. Как может быть иначе, тяжкий труд его не напрасен — жив человек! Сергей откопал Жору из снежной могилы — и желанное завершение его усилий: Жора пришел в сознание. Не так уж часто случается, чтобы успех венчал столь безрассудное предприятие.
Неверным, заплетающимся языком Жора силился сказать что-то. Сергей никак не мог сосредоточиться и сообразить, но вскоре речи Жоры стали вразумительнее, понятнее.
— Что… что… Ггголова… Болит. Гггде мы? Где Воронов? Почему Воронова нет? — бормотал Жора Бардошин, и глаза его наливались страхом. — Почему мы зздесь одни? Куда они ушли? Это ты… ты меня…
Сергей вдруг решил, что Бардошин сейчас скажет «ударил», и заторопился:
— В лавину мы угодили. Понимаешь? В ла-ви-ну. — Торопливо, словно оправдываясь, стараясь отвести от себя подозрение, принялся объяснять: — Завтра… днем или к вечеру кто-нибудь к нам придет. Обязательно. Воронов и Паша, они, я почти уверен, уцелели. Может, они… уже недалеко. Ты слушай… вдруг сигналы. Найти нас нетрудно, так что… Или спасательный отряд. Надо перетерпеть ночь, — старался он успокоить Бардошина.
— Ннога… Что у меня? Говори! Зачем ты… — Бардошин с неприязнью, с недоверием следил за Сергеем. Каждое слово Сергея, слабое движение заставляли его напрягаться. Единственное, что останавливало готовые сорваться угрозы, — не мог взять в толк, кто забинтовал ногу.
— О-о, о-о-о! — стонал он. — Нога… Кровь почему? Моя нога… Врач, а? Врач нужен. В лагерь… Нога!
— Обычный перелом. Кожа ободрана, поэтому кровь. Обычное дело.
— Обычное дело! У тебя бы так. Как я теперь… если отнимут? — И он пуще стонал и жаловался.
Темнело. Облака высоко вверху погасли, ровно и безразлично было в небе. Звезды еще не зажглись, только робко намечались кое-где. Морозец сначала приятно остужал измученное, разгоряченное тело, сушил влажную штормовку, теперь леденил руки, пробирался под одежду.
— Какой дьявол дернул меня напрашиваться на восхождение? — удивлялся Жора. Происходила стремительная метаморфоза: то он был жалок, напуган, чувствовал себя во власти своего врага, то, поверив, что «враг», этот непонятный ему Сергей, не собирается устраивать ничего худого, почему — другой вопрос, к тому же, кажется, он ранен, негодовал на прежнее легкомыслие: — Ведь сам, сам! Еще ты со своими ходатайствами… Знаю, что у тебя на уме было. Не беспокойся, давно сообразил. И не я один, будь уверен. Так что, если что…
Он попробовал сдвинуться и, не сдержавшись, охнул. Резкая боль и тошнота пригвоздили его к месту. Но тем откровеннее прорывалась злоба. Неудачи одна другой нелепее, будто сговорившись, преследовали его, и он не мог их принять. Не мог смириться со своими бедами.
— Будь оно все проклято!.. — Закашлялся. Грудь судорожно вздымалась в глухом кашле, глаза закатились, он задыхался. Сергей приподнял ему голову, поддерживал, пока Жору трудно, долго рвало. Едва утихли спазмы, резко усиливавшие боль, Жора начал костерить Сергея:
— Уйди, отвяжись! Чего тебе надо? Оставь меня в покое. Не хочу тебя видеть. Слышишь, уйди от меня!
Тошнота. Желудок подворачивало к самому горлу. Хотя рвоты больше не было, от боли туманилось в голове, и только ярость не давала сознанию исчезнуть.
— Почему никто не идет на помощь? Наверняка полдня здесь, и ни одна сволочь… Товарищи, называется!..