Дыхание тяжело, беспокойно вырывается из Жориной груди. Он ждет реакции Сергея. Но ее нет. Медленно, с остановками и косноязычно, словно камни во рту, ворочает он слова:
— Я тебе еще раньше хотел об этом сказать, да ты, похоже, избегал разговоров о Регине, — сужая круги, подбирался Жора. — Я решил, что ты знаешь, догадался. Либо Пашка натрепал, давно заметил, шпионит за мной. В общем, извини за позднее признание, она мне весьма приглянулась. Еще мы с тобой знакомы не были… Длинная история. Неохота пережевывать снова здорово, но, скажу прямо, как есть, чего нам сейчас в нежности играть, правильно? На многое готов был… чтобы завладеть ею.
Бардошин остановился, запутавшись в противоречивых стремлениях. Как ни крути, а непросто выпалить подобного рода новости соседу, лежащему рядом на расстеленной посреди снега и скал палатке. И ведь не шелохнулся, не вздрогнул, даже слова не проронил в ответ. Ладненько, посмотрим, как ты себя дальше поведешь. И Бардошин продолжил неожиданные свои признания:
— Я все ждал, что ты фортель какой выкинешь. Уж тогда бы я не спустил. Будь уверен, перешибленными ногами дело б не ограничилось. В этом ручаюсь, — как бы даже развеселившись, с задором сообщал Бардошин. — Можешь мне поверить. Ты не думай, я простачка изображал, а сам при-и-истально за тобой приглядывал.
Он покашлял, застонал было и, забывая о боли, о тошноте, хоть и запинаясь, но все равно едва не со смехом и презрительно в то же время:
— Чудно мне показалось, когда очнулся и понял, что одни мы: что же, думаю… Как же так?.. Одни ведь! Делай что хочешь, а? И сейчас, если по-честному, удивляюсь я на тебя. Ты что, христианин? Может, в церкву ходишь? Не ходишь? А только я бы на твоем месте, я бы резину тянуть не стал. Какой случай подвалил! А ты… Ты хоть соображаешь, о чем я? Ты слушаешь меня? Э-эй, Серега?
Сергей различал и понимал слова, но они скользили мимо внимания, не задевая его. Сергей испытывал необычное состояние отрешенности — близко оказывалось неизмеримо более важное, неведомое дотоле, и оно с властной покоряющей силой притягивало и овладевало им.
— Я сделал… Не мог иначе… — возвращаясь издалека, чуть слышно пробормотал Сергей. — Остальное… неважно.
Он умолк, так и не высказав, что занимало его еще совсем недавно. Мысли те, несмотря на всю их выстраданную значительность, теперь казались Сергею не стоящими даже того, чтобы, напрягаясь, переводить их в слова.
«Неважно, неважно, все теперь неважно, — не то вслух, не то про себя повторял он. — Важно совсем-совсем другое. Важно…»
— Почему же вдруг неважно? — прицепился Бардошин. И забурлил: — Знать, что отомщен, неважно? Знать, что твой враг понес наказание. Что он не существует больше. Сладостный миг отмщения!.. Ты мне мозги не засоряй. Я тебя спрашиваю, зачем ты меня вытаскивал, отчего не прикандыкнул? Я же был в твоих руках. Боишься правду сказать?
Голос Бардошина временами истаивал и стихал до полушепота, ядовитого, полного сарказма, издевки, ненависти и, может быть, ужаса?.. Но, подхлестнутые злобой, взбодренные ненавистью силы возвращались и кружили голову. Вздрагивая от лихорадочного возбуждения, лихорадочно забрасывал Сергея своими обвинениями:
— Бои-ишься. Вернячок! Смотрите, любуйтесь, какой я замечательный, врага своего вытаскиваю! Хочешь, я тебе ее скажу, твою правдочку?.. Если б не твое дутое самомнение и игра в так называемое благородство? Ради этого самого благородства да чтобы потешить гордость свою перед… Потешить да покрасоваться!.. Угробить себя готов. И гробил не раз, по крайней мере, свою карьеру. Думаешь, не знаю? Я о тебе много чего разузнал. И про кандидатскую; думаешь, тебе простили? Да тебя презирают, если хочешь знать. И смеются над тобой. Скажите, какой выискался борец за экологическую гармонию! С Кенозером — всех против себя настроил. А значит, и против твоих предложений. Онега-то — ха-ха! К нам водичка пойдет. Усек? Да ты спасибо должен мне сказать. Бутылку «Наполеона» поставить. Ясно? — Он опять попытался рассмеяться.
Но не до смеха ему было. Лишь только замолчал — боль в ноге навалилась ужасная и страх перед ночью, страх перед непомерно долгим ожиданием помощи, и явится ли помощь?.. В то же время его уязвленное самолюбие, растоптанное самоуважение требовали и взывали утвердить себя, заставить этого человека, в котором он теперь видел причину всех неудач, уничтожиться, если не физически, то морально, до конца разрушить его самоуверенный покой.
«Будь он проклят! Он, Сергей, виноват во всем, его проклятая уверенность… Именно она позволяет ему выдержать, когда всякий другой был бы растоптан. Ну ладно же, ладно… Слушай…»