— Журналисты тем более, — смеется Жора.
Сергей неожиданно:
— А правда нужна?
Воронов ударился в риторику:
— Правда крушит, что должно быть сокрушено. Тот лишь может считаться настоящим человеком, кто способен вынести правду, какова бы она ни была. Остальные…
— Остальные и есть основная масса, — перебил Паша. — И уж коли ты заговорил о врачах… Врачи ориентируются на эту массу и предпочитают скрывать истинное положение вещей. Врачи, они практики, они исходят из природы.
Воронов опять занялся котелком. Поднес к свече, осмотрел. Скользнул глазами из-под очков по лицу Сергея, приподнялся и просунул котелок наружу.
— Чай будет кто еще? — спросил, взявшись за чайный котелок. — Нет? — Слил в рот остатки, прополоскал, отдернув полотнище входа, выплюнул. Выставил наружу котелок, следом примус.
«Таков он всегда, наш достойнейший Александр Борисович! — подумал Сергей. — Чуть не укладывается в его понимании, сейчас в сторону. — И, мысленно продолжая спор с Вороновым, переходит на свое: — Нет, как бы ни складывались обстоятельства, следует прежде всего оставаться добрым. Непонятный, казалось бы, парадокс; но доброта обезоруживает. Не потому ли существовал некогда обычай оказывать гостеприимство нечаянно оказавшемуся в твоей власти врагу? Ну, наверняка еще и потому, что низко, подло, отвратительно пользоваться беззащитностью врага, кто бы он ни был. Воевать надо честно, на равных. Вон как у зверей, бой так бой!»
Он поудобнее улегся в своем спальном мешке и тут ощутил, будто кто-то надавил на палаточную крышу. Ветер, понял он. Ветер начинается.
И все-таки не было у Сергея никого ближе Воронова, с кем мог получиться разговор о самом сложном, о Регине. И не ради совета, потому что что же можно присоветовать? Воронов и не пытался. Разводил руками, взирал сквозь свои толстенные очки, делавшие его до смешного схожим с аквариумной рыбой шубункин, плюс манера выпячивать нижнюю губу и не оставлявшая ни при какой ситуации осанистость, ну точь-в-точь.
…Мало-помалу Сергей переставал воспринимать как трагедию мелкие неточности ее рассказа о проведенном у подруги вечере, затихал до времени. Воронов со своей правдой помалкивал. И как потом казалось Сергею, та синица, та шаткая, возрожденная неведомым образом надежда, которую он получал в руки, оказывалась дороже, важнее, значительнее многословных уверений, а возможно, и самой истины.
Зато о служебных делах и передрягах — дельные советы, критика самая въедливая, подчас неожиданная, и поддержка. Сергей даже не столько о неурядицах и передрягах, бог с ними совсем, но о равнодушии. Начинал и заводился, и на повышенных тонах. Как не могут уразуметь, что срочно требуется вмешательство, не когда-нибудь — сию минуту. И не канцелярские отписки — деловое серьезное постановление. А то Красная книга. Ну что Красная книга? Занесли и успокоились. На местах надо пронять. Судить, если на то пошло. Нельзя же: нет прямой отдачи, нет и денег. Сколько еще твердить, не будет помощи сейчас, не будут затрачены определенные усилия, средства, — исчезнет с лица земли еще один вид жизни. Да тот же стерх, недалеко ходить за примером, сколько гнездовий осталось? Наука обязана самоотверженно служить природе, не только воспарять в сферы. То! сё! социальная экология! институт Природы!.. — новые ставки для бюрократов и новая потребность в бумаге, ради которой сводят леса и губят реки.
Воронов не хотел заострять внимание на науке и тех, кто ею правит, и начинал с другой стороны: «Привыкли, что все решается сверху, отсюда инертность мышления: без нас разберутся, а то и вовсе — моя хата с краю». Да! да! да! — подхватывал Сергей и, кое-как облекая в слова затоплявшие его чувства, — про Индию: в Гималаях началось движение «Обняв дерево, спасаешь лес!». Крестьяне, мужчины и женщины, отстояли леса от лесорубов, принудили чиновников пересмотреть планы. Кстати, тебе известно? Гектар лиственного леса удерживает до пяти тысяч кубометров воды. Тебе известно, что катастрофические наводнения в значительной степени результат сведения лесов! «Обняв дерево…» Великолепно, не правда ли? И путаясь, и стремясь максимально полнее выразить обуревавшие его чувства, Сергей распространялся о любви деятельной, что способна противостоять и побеждать…
Воронов возвращал его на землю: «Действуй, сочиняй петиции, но знай край. Сколько сейчас историй, когда браконьеры стреляют в тех, кто им мешает, между прочим, не солью и не горохом. Читал выступления Пескова? Он, конечно, ратует против браконьерства, а я — за тебя. Твоя скрытая тяга к жертвенности…»