— Если бы! — Переждав очередной навал ветра, Воронов говорил: — Страх отвратителен по самой своей природе. Как может страх быть стимулом, целью? Стимулировать бегство? «Гарун бежал быстрее лани»? Патология. — Он говорил не спеша, как бы примериваясь к словам и выражениям, чтобы не сбиться во множестве пересечений со своего не везде прямого пути.
— Ты собирал когда-нибудь птичьи яйца? — сонный голос Жоры раздался.
— Яйца? — удивился Воронов.
— Ага. Для коллекции. Я раз нашел гнезда чайки. Сунулся… Говорят, пугливая, осторожная. Такой бой выдала! Кричит, налетает. Других переполошила, закружились тоже, завопили. А эта взлетит повыше и пикирует, да еще норовит, зараза, когтями. Я, признаться, струхнул даже. Ноги в руки — и ходу.
Павел Ревмирович, долго его не было слышно, тут надумал:
— Спорт кончается, вот что я вам скажу. Романтика спорта. Рекорды! Ради них крутится карусель. Профессионализм, будь он неладен, жмет.
— А что ты хочешь! — Жора с усмешкой снисходительной. — Кто в состоянии без государственного обеспечения прошвырнуться, скажем, на Эверест? Хотел бы я посмотреть на такого энтузиаста.
— Не скажи. — Сергей старается говорить вполне дружественно. — Не перевелись ревнители старых традиций. Наши девоньки в Арктике какой лыжный переход учинили! Не похоже, чтобы жажда, рекордов гнала их. Разумеется, не дважды два четыре, а только на мой взгляд — от прелестей городского существования они в Арктику укатились.
Воронов — вот кто удивлял своей речистостью:
— Только и слышишь про смертный риск и прочие страсти. Пугаете друг друга, гордитесь случайными удачами. Спорт — это работа и трезвый расчет. Альпинизм тоже, если не еще больше. А всяческие сверхтрудности, сверхпереживания и тому подобный авантюрно-романтический хлам… — И пошел, и пошел, и в хвост, и в гриву, заодно коротенькую поучительную лекцию о наших восходителях на Эверест преподнес, с экскурсами в историю покорения. Дельные мысли, здоровые позиции, разве что интерпретация: сиро как-то становилось, бескрыло как-то. И сердцем не с ним, сердцем, где остается хоть какое местечко для самоотверженности и доброты да игнорируемого любыми правилами и параграфами, тысячу раз высмеянного, но неумирающего благородства.
Ветер заметно усилился. Хоть и под защитой стены, и ничто ниоткуда не угрожает, а все как-то тревожно становилось, неуверенно как-то. Воронов же — или нарочно, или уж если решил, что никакой опасности, так и переживаний никаких, — ораторствовал, перекрывая своим хорошо натренированным голосом шум и вой ветра и хлопанье палатки.
— Нельзя надеяться на везение и другие столь же туманные категории. — И снова «необходимо», «должно» и «нельзя». А там на свои, институтские вопросы съехал, с тщательным разбором и осуждением того-сего, пятого-десятого. Без осуждения, без праведного гнева не вяжется у нас разговор, скучаем.
— В научном мире редко услышишь: тот занят важным исследованием, разрабатывает такую-то тему. Говорят: делает докторскую, кандидатскую.
Сергей согласен, только не хотелось муссировать тему. А по-честному если — даже затрагивать вопросы, связанные с научной работой, с диссертациями. О горах бы. В горах нет места предательству, подлости. Не должно быть.
Воронов, словно вняв тайным его опасениям, к альпинизму вернулся: необходимость ограничений, разумная строгость…
Уже потом, под утро, Сергей сообразил, как ловко увлек их всех Воронов своими не всегда согласными рассуждениями. Ведь все равно не спали бы, маялись, воображая и переживая, — ветер хлестал и выл, а если стихал ненадолго, так затем, чтобы с удвоенной, утроенной яростью наброситься снова. Умница, Саша Воронов! Но так думал Сергей под утро, оглядываясь назад, а тогда… Тогда Сергей декламировал:
— Прекрасные, как увиденный наяву сон, и злобные, ощетинившиеся зубцами и башнями, где бьешься за каждый метр, рассортированы по категориям, точно болты какие-то. Ну, что в самом деле: III Б, IV А… Говорить тошно. На вершину идут, чтобы набрать разряд. «Мне срочно нужна четверка, закрыть второй разряд». — «Мне тоже». — «Сходим?» Бедная, разнесчастная романтика! Чтобы найти нетронутые места, приходится забираться бог знает в какую даль или выдумывать противоестественные маршруты, вроде стеночки нашей. Крючья невыбитые на скалах, обрывки пластиката, ржавые консервные банки… А эти ограничения? Нормы!..
Воронов ударил главным своим калибром: