Регине растолковывать не стал, тему якобы закрыли, другой нет, и что не может, не хочет, не в состоянии и так далее… И написал заявление об уходе.
— Представь на минуту, что ограничений не стало, — упорно развивал Воронов свои теории. Спорить с ним не прекратил один Паша Кокарекин. Изучил преотлично в своей негладкой журналистской деятельности позиции, с которых не хотел или не мог в силу каких-то причин сойти Александр Борисович. Признать позиции эти — да сколько угодно, что Паша и делал с веселой душой в куда более затруднительных, кризисных положениях; но тут, о, тут он чуял некую невысказанную подоплеку, в которой очень хотел разобраться. Воронов же, обычно немногословный, скажет как отрежет, теперь, вот уж точно вожжа под хвост попала, никак не желал угомониться. Возвращался к тому, что вроде бы обсудили со всех мыслимых сторон, и на новых примерах, не жалея красок: — Нет ограничений — и сотни юных безумцев вместо того, чтобы мирно готовиться к переэкзаменовкам или чем они там занимаются в летние каникулы, ринутся на Ушбу, дабы поразить своих одноклассниц. Если и теперь нет-нет снимают спортивные группы с маршрута спасать лихачей туристов, что тогда? Далее. Ответь мне, пожалуйста, какое значение имеет, взошел ты десятым или сотым? Взял вершину — значит взял, Коли на то пошло, для каждого новая вершина — первовосхождение.
— Не скажи, — вступился Жора Бардошин. (Казалось бы, уснул давно, ан нет, бодрствует.) — Появляется особое, замечательное ощущение, если идешь действительно первым, самым первым из людей ступаешь по бесконечно девственной земле.
— И ты туда же! Или цитируешь? Готовый абзац для романтического отчета. Запомни, Паша, пригодится. Однако рано песню эту петь. Стена впереди. Так что… вернемся к нашим баранам. В первовосхождении один смысл — уничтожение «белых пятен», — вернулся он к своим поучениям. — И разумеется, обследование, изучение, имея в виду тех, кто пойдет после.
«Будто с кафедры вещает, — внутренне противоборствовал Сергей. — Ты же обязан внимать, разиня рот. — И отвлекаясь: — Ветер не на шутку. Ему же и горя мало».
Ветер и вправду крепчал. Дальний пронзительный свист переходил в подвывания, когда юлил где-то ниже среди скал, полотнища начинали дергаться, хлопать…
— Спасательная служба! Безопасность! — выкрикивал Паша Кокарекин, состязаясь с ветром. — Пойдет так дальше, на вертолетах вершины будут делать. Куда ни сунься, требуют маршрутную книжку. Ходили в одиночку, это я понимаю. Один на один с горами, и рассчитывать не на кого, кроме как на себя. Один на один, чуешь?
— Альпинизм превращается в некий регламентированный вид отдыха, — сам не зная почему, поддержал его Сергей.
— Чтобы так отдыхать, нужно железное здоровье! — хохотнул Жора. Удивительно: ночь прошлую прошлендал, и хоть бы что. Не раз бывало, радио ли, болтовня ли кругом, спит за милую душу.
— Одиночки рано или поздно погибают, — вел свою линию Воронов. — Взять самое начало нашего альпинизма: Зельгейм на Эльбрусе, которого некому было разбудить во время бурана, Настенко, сорвавшийся со стены на Ушбе. Потерявший чувство реальности Кассин; Герман Буль… Список велик.
— Не ко времени завел перечень, — остановил его Сергей. И не удержался сам: — По мне, если хочешь знать, восхождение Кассина — подлинная героика, пример поразительный, чего может достичь человек, одолеваемый любовью, нет, страстью… Ну а гибель… Да он и не почувствовал, так был истощен и умучен. Его записка, оставленная на вершине пика Коммунизма: «Благодарю бога, детей своих и Кирилла Константиновича, давших мне силы закончить этот путь…»
— При чем тут бог и дети? — не понимая, возмутился Воронов и пошел, и пошел…