А выставки! Поистине, лишь искусство способно доставить высокое духовное наслаждение! И с радостным удивлением отмечала, насколько близко воспринимают они живопись и как тревожно ей, и… приятно, что ее давние усилия приносят добрые плоды.
А потому не надо, незачем сгущать внимание на… на… ни на чем. Все хорошо. Жизнь ее наполнена, только б здоровья побольше Петру Васильевичу, слушался бы ее и пил травы.
…Великое дело — народная медицина, убеждалась не раз. Не говоря уже о простудах, воспалениях разных, да вот камни в почках у Петра Васильевича обнаружили, лечили-лечили, совсем к операции подошло, и уговорила-таки, начал пить чаи почечные, травку лесную особую, старушка белозерская присоветовала, и помогло. Поправился.
Светлана Максимовна последние годы в Белозерск зачастила. Как каникулы школьные, так и едет. А то среди четверти, два, три дня в счет отпуска, да перерабатывать сколько случается, да еще воскресенье, оно, глядишь, и набралось. Травы, и корешки, и ягоды собирать в особые, меняющиеся от погоды сроки надобно и сушить на сквозняке в повети. Дело это хлопотливое, строгое, по счастию, начальство тоже в лечение травами уверовало, не только не мешало, а и содействовало как могло ее поездкам. Жаль, подольше оставаться не удавалось, Петр Васильевич принимался бомбардировать телеграммами. Как-то успокаивалась она душой в тех родных ей краях. Тишина лесная, неспешность, обычаи, до конца не изжитые, и сами разговоры говорливых тамошних женщин — как-то это не то чтобы уводило, роздых сердцу давало.
Никого уже почти из родни не оставалось, близкой, по крайней мере, молодые разъехались, старые поумирали. Но домишко тетушки Прасковьи Арсеньевны, в котором та проживала еще со своей матерью — бабушкой Светланы Максимовны, цел. Скособочился, балкончик под коньком, где светелка ее была, обвалился, крыша в заплатах толевых, а вот поди же резные петухи на наличниках по-прежнему веселы и задорны. Чужие вовсе люди живут, не деревенские, городские, чего им хлопотать, ремонтировать, тем более снесут наверняка. Вон какие многоэтажные, многоквартирные подпирают.
Тетушка Прасковья Арсеньевна когда-то преподавала русский язык и литературу. В красном углу фотографии висели, грамоты, много грамот, и крохотный старообрядческий медный складень, смятый немецкой пулей, — память о дедушке, спас его от смерти в первую мировую. А какие разговоры возникали, когда приезжала вместе с тетушкой Анной, мамой Аней, как привыкла называть ее Света. Тоже учительствовала и тоже русский язык и литература, но в младших классах. В отличие от тетушки Пани мама Аня не признавала современной литературы, и современная литература, в свою очередь, игнорировала ее: до седьмого класса доведет своих учеников и назад. Но какие обсуждения, какие споры! В жертву готовы были принести себя за литературу, ибо если красота спасет мир, то именно та красота, которую вливает в жизнь литература! Восторженная и несколько сентиментальная душа мамы Ани не умела делить свою любовь на мелкие дольки, отсюда, пожалуй, убеждение ее, что после Чехова все не то, все жестко, во всем борьба. Многое вызвали к жизни в спокойной, безмятежной Светочкиной душе те горячие споры, порой доводившие до ссор, и многое, надо полагать, предопределили.
Обе тетушки остались старыми девами. У мамы Ани, она старшая из сестер, имелся жених, бог знает когда, еще до войны, да что-то с ним стряслось, время было суровое, сгинул. С тех пор ни на кого смотреть не хотела. Она и воспитывала Светочку, ходила за ней.
Да, сироты, сироты… Сироты военных лет и послевоенных. И такие, как Паша: отец есть, а лучше бы и вовсе не было. Основной, кстати сказать, состав ее речевой школы был и остается.
Полтора годика было Светочке, поехали на лето в Эстонию, на хутор какой-то, фронтовой друг отца пригласил. Неделю пожили, и ночью в окошко, как раз в комнату, которую они занимали, кто-то гранатой. Отец под Ленинградом, под Сталинградом, в Польше сражался, две всего красные полоски за ранения на рукаве носил, — и вот так. Мама еще пожила день. А она, крохотульненькая, ни царапинки. Тетушка Анна взяла к себе. Звала ее мамой. Потом, постарше выросла, тетушка запрещала: «Мать твоя как святая жила и смерть приняла мученическую, нельзя, грех таким именем другую называть». Да что делать, привыкла, мама Аня да мама Аня. Ни на шаг от себя мама Аня ее не отпускала. Улицы боялась, хулиганов. В студенческие годы тоже ни к подругам, ни в компании — никуда. Покуда не появился Петр Васильевич, как пришитая к юбке сидела. Вдовцом он был бездетным, к нему перешла. Потом обмены разные, с мамой Аней съехались. Все равно каждый день после уроков к ним спешила. Хозяйство их вела. Бывало, тетрадок принесет проверять! И стирка, и готовка, и на все ее хватало. А пироги, шанежки с черникой, с грибами, рыбники!.. Ешь пирог с грибами да держи язык за зубами. Еще совсем недавно, хоть вовсе старенькая была, в праздники да чтобы без пирогов, как можно…