Жорик порывался вставить словцо, но как? А очень бы хотелось Жорику кое-что о себе. Понимал, что прямо, в лоб не годится, к слову бы, а еще лучше попутно, в связи с восхождением. Начать, да хотя б, что Воронов возлагает большие надежды на запланированный траверс, особенно же на стену. Маршрутик на все сто. Гвоздь сезона? А стеночку — ему, Жоре Бардошину, грызть. Без него Воронов как без рук. Прошу прощения, но что так, то так: выдающийся скалолаз, великолепная акробатическая подготовка и никакого мандража. Дали бы ему на Эвересте себя показать!.. Уж он, будьте уверены, рюкзачок не потерял бы. Не то что Эдик. Опрокинулся, «голова тяжеле ног» не упражнял соответствующую мускулатуру.
Однако высказать эти сведения и соображения Жоре никак не удавалось. Помог заскучавший «шеф», который врубил на полную мощность свой магнитофон, динамики, казалось, понапиханы были повсюду: сзади, с боков, сверху и снизу ударил хриплый, форсированный басок Высоцкого. Регина… недовольная гримаска появилась на ее губах — для Жорика это приказ. Володю приглушили до терпимых децибел, а там вовсе убрали. Жорик и распустил хвост.
…Жорик с жаром доказывал, что без него восхождение не состоится: должен, обязан, мужское альпинистское товарищество призывает его обратно. Перегнувшись назад, он улыбался широкой, простецкой улыбкой: никаких тайных помыслов, тем более подначек, никакой фальши, весь как есть тут, — хотите ешьте его, хотите милуйте (не то что они, балетные, пот ручьями, ноги, руки дрожь бьет, а на личике неземная легкость, неомраченность, чистота). Вырвался на считанные дни — биохимики со всего Союза съехались! И плюнул, решил их встретить, помочь и, если по-честному, с превеликой радостью остался бы на недельку вместе отдохнуть, в море покупаться, а нельзя. Совесть уже точит: обещал тотчас обратно. Раз обещал — умри, но исполни. Только тщетно он ловил признаки внимания на лице Регины. Красавицу явно сморил сон.
Зато Вава была информирована в необходимой степени и, по Жориным представлениям, должна стараться. Она и старалась.
Она старалась еще в Кисловодске, куда отправилась вскоре после Регины попринимать ванны, привести в порядок сердечко — начинало напоминать о прожитых годах, разочарованиях и тщетных попытках наладить новую жизнь, — старалась тонко, со смехом и совершенно между прочим не то что очернить, но показать бесперспективность, дурной нрав и ярко выраженный мужской эгоизм Регининого мужа. Ластилась к ней, восхищалась ею и сочувствовала, и жалела.
Как несправедлива жизнь! Вот они, две милые элегантные женщины, которые так много могут дать счастья понимающему мужчине, одна еще совсем нерасцветшая, талантливая, прекрасная, как утренняя заря, как юная Психея, другая тоже, но несколько постарше, и как же им обеим не повезло в любви, в устройстве личной жизни! Куда смотрят мужчины, настоящие, умные, само собой достигшие степеней известных? Наконец, где они сами? Регине становилось неловко, но — и Вава это отлично понимала — кое-что западало в душу; трещинки, которых всегда хватает, заполнялись веществом, если и не взрывоопасным, то отнюдь не способствующим их скорейшему зарастанию. Так что Вава честно отрабатывала путевку, не говоря уже, что сама получала истинное удовольствие, развенчивая и без того основательно потускневший образ этакого рыцаря без страха и упрека, борющегося за сохранение то ли елок каких-то в местах весьма отдаленных, то ли коры на бревнах, а может быть, и наоборот, она не совсем ясно представляла.
Старалась Вава, надо полагать, и все те долгие для Жорика часы, пока они устраивались, а он слонялся по парку, плавал и загорал, сидел в кафешке, заходил в магазины, потом не утерпел и перелез в укромном местечке через ограду, сплошняком окружавшую санаторий, и, прячась между деревьями и кустарниками, глазел на фланирующую взад и вперед санаторную публику; осмелев, сам пустился этаким прогуливающимся аллюром, запоминая, что, где, мало ли, да просто на всякий случай, и ждал, ждал вечера, шести часов, на которые Вава назначила ему свидание у пропускной будки санатория. Вава — молоток! Вава — парень хоть куда! Он и Вава отныне друзья навеки: с ума сойти — явилась под руку с Региной, и все вместе, не спеша, гуляючи, отправились к морю.
Как дивно хороша была Регина, как шло к ней простенькое полосатое платьице, открывавшее хрупкие плечи и высокую стройную шею, как любовно обвивали ремешки ее котурнов тонкие у щиколоток, сильные ноги.
Жора был счастлив. Счастлив глубоко и радостно. Счастлив настолько, что старался уже не смотреть на нее после того первого мгновения, когда жадно, взахлеб, всей кожей, кажется, не только глазами, увидел, ощутил, вобрал ее в себя, и сердце мощными ударами погнало кровь, сладостно туманя сознание. Никогда прежде не представлял он этого состояния невесомости, что ли, отрешенности от прочей жизни, сосредоточенности на одном-единственном, не знал и что время может столь растягиваться, когда ждешь и секундная стрелка на его швейцарских часиках будто сонная, едва-едва ковыляет, то вдруг уплотнится, летит!