Однако, настойчивость или, как угодно было выразиться Регине, упрямство — добродетель. «Ура!» его упрямству! Не сразу, после немалых препирательств, клятвенных, никак не менее, обещаний не задерживать долго и в самом деле рассказать некие, имеющие к ней прямое отношение конфиденциальные новости (которые надо еще изобрести), Жорик остается с Региной в приятном уединении (Вава под благовидным предлогом удалилась) в цветнике, точнее в розарии, не слишком далеко, но и не так чтобы близко от корпуса, где вновь прибывшим отвели комнату.
Что сказать о первых минутах сего долгожданного тет-а-тет? Жорик было потерял свой счастливый дар нравиться, возбуждать любопытство, быть занимательным и галантным, оставаясь внешне почтительно-равнодушным, Жорик кипел, Жорик ликовал, предвкушая… Кто его знает, что он предвкушал, но только Регина окончательно и бесповоротно собралась распроститься и уйти, и… Жорик овладел собою. Язык, мимика и сами мысли подчинились выработанным правилам, он преобразился.
Не будем и пытаться передать нюансы тонко меняющегося стиля и направления их разговора. Так много потребовалось бы авторских усилий, что вряд ли хватило на все последующее. Заметим лишь, что Жорик мастерски, с глубочайшим пониманием женской психологии обрисовал трудности свои в горах, когда ежедневно, хуже — по нескольку раз на дню приходилось сталкиваться с Сергеем Невраевым. Как непросто подавлять бунт негодования, и, что же делать, зависти! Да, он завидует мучительно, не может не завидовать — Регина должна понять его. Искренне и чистосердечно искал он, в то же время страшась и негодуя, пытался найти привлекательные черты в муже Регины. Жаждал их, чтобы понять и смириться… Большего он не может, не хочет, не смеет высказать, восклицал Жорик, тонко схватывая настроение Регины и вполне ощущая границу, дальше которой опасно.
Признания Жорика отнюдь не выглядели беспринципным охаиванием либо возведением ложных наветов, то было лишь мнение человека разборчивого, критичного, имеющего в виду мерки высокие, соответствующие представлениям об избраннике такой женщины, как Регина.
Основная линия — эгоистичное отгораживание Сергея от всего, что может нарушить его покой, помешать заниматься тем, что по душе. С болью рассказал о девушке, с которой Сергей проводил время, — разбитная простушечка из Архангельска, увлеклась им, как видно, не на шутку; но вот случилась беда… Накануне был «вечер отдыха», Сергей вытанцовывал с нею и только с нею. Девица хоть и в теле, но легкая, послушная. Специально для них ставили записи, смотрели, восхищались… А на следующий день приносят бедняжку со скальных занятий — выбито плечо, ключица пополам, пальцы на руке поуродованы. И Сергей… При всем его, Жорином, желании ни в чем мужа Регины не обвинять — подобная черствость претит! Сергей не пожелал даже проводить несчастную девочку в больницу. Бледнела, краснела, в глазах слезы, когда прощались… На завтра было назначено тренировочное восхождение, совершенно ерундовый пупырь, сделали за полдня, но для него это было достаточной причиной: он не вправе, не имеет возможности и так далее. Сердце-то у человека должно быть или как?
Регина с ее болезненно чутким, как у большинства артистических натур, самолюбием, внимала ему, не оскорбляясь, покоренная грустным недоумением и обидой. Обидой на судьбу, что нелепым образом распоряжается человеческим счастьем. Он понимает: ничего поделать нельзя и соглашается с печальным порядком вещей, но он скорбит.
На Жорика снизошло лихое вдохновение. Мгновенно приспосабливается к меняющемуся настроению Регины, грустит вместе с нею и веселится, едва грусть сменяют насмешливость и здоровый юмор, в общем-то свойственные ей. Тогда его искрометные шутки, остроты — мертвого расшевелят. Новый виток — и дельные, претендующие на глубину соображения по поводу и без повода тоже, пожалуйста.
В некоторые моменты голос его становился бархатистым, появлялись приятные горловые обертоны, а вся повадка — на редкость мягкой и послушной, совершенно как у котика, который мурлычет, выгибая спину, и просится на колени. Именно котиком звала его в свое время одна из подружек. Впрочем, нет, зачем же о том, что было и быльем поросло? Точь-в-точь как у барса, бесстрашного и сильного снежного барса, ручного, разумеется, влюбленно ласкающегося к своей хозяйке.