Раньше, с другими, изображал, когда поудачнее, понатуральнее, когда похуже, разные страсти-мордасти, и порядок. Как нельзя лучше удавалась игра в любовь. Тут схожая ситуация, те же примерно слова с той лишь разницей, что все настоящее, без дураков, и — вот она, ирония судьбы — необходимого контакта нет. Не получается, хоть ты что!
А Регина устала. Болтушка Вава так и не дала днем отдохнуть: о том, о сем, о Жорике разнесчастном, что пропадает и как до сих пор никто не прибрал его к рукам. Очень мило, но при чем тут она, Регина? Не ее забота. Уж кто-кто, а Жорик за себя постоит, уверена. Влюбился, видите ли. А она виновата! В чем можно ее упрекнуть? Гуляли бы втроем, съездили бы на Рицу, еще куда-нибудь. Без него будет скучно. В Кисловодске все какие-то упыри, только о своих болезнях и нудили. Конечно, Жорик занятен (она еще послушала его монолог), но время… Уговорились с Вавой ложиться не позднее одиннадцати.
Тем не менее, а может, тем более Регина остается. Усаживается плотнее на скамейке, закидывает ногу за ногу, на мгновение съеживается от его ищущей руки, охватившей ее, и слушает сумасбродные признания.
Жорик старается. Только голос подводит, впрочем, хрипотца в стиле Высоцкого — не так уж и плохо. Что греха таить, Регине любопытно происходящее. Видеть себя объектом столь пылкого усердия и обременительно, и некоторым образом увлекательно тоже. Прелесть — эти откровения, голос, руки, которые вздрагивают, прикасаясь к ней. Сергей, даже сделав предложение и на правах жениха бывая у них в доме, вместе того, чтобы добиваться и воспламенять, ждал, наверное, что она сама, первая захочет целоваться? Она никогда не чувствовала себя по-настоящему женщиной, которой поклоняются, которую боготворят. Разве только в театре. Вава отчасти права. Да ну, не отчасти, целиком права. Вава много чего повидала на своем веку. Ее восторги в адрес Жорика, конечно, аффектированы, как, впрочем, любые ее восторги. Но в какой-то степени она помогла Регине раскрыть в себе такое, о чем лишь Смутно догадывалась. И это прежде всего внутренняя неудовлетворенность. Да, неудовлетворенность.
Вечные нелады, вечные притязания Сергея, перебирает Регина свои обиды. Живет какой-то непонятной жизнью. Придумал занятие, тоже мне. Кто он такой, чтобы поучать? Где-то, видите ли, лес вырубили. У нас лесов!.. Верно Вава говорит, все равно вырубят, захотят и вырубят. А тому, кто мешает, известно что. Когда его самого объегорили, будто последнего дурачка, тогда и следовало докладные писать. А он?.. Донкихотство и глупейший эгоизм.
Счастье еще, что Вава путевки раздобыла, не то киснуть в каком-нибудь Клязьминском пансионате. И он же, он, видите ли, чем-то недоволен. Последнее письмо — сплошные упреки. Вместо того, чтобы приехать сюда… Заслужить себе прощение… Хоть раз она вела себя действительно дурно? Даже сейчас…
…Приятно, когда тебя так любят, словно в отместку, констатирует Регина, отражая очередную попытку Жорика поцеловать ее. Приятно приносить другому столько волнения и видеть свою власть. Только Жорик чересчур. Можно ли столь неприкрыто домогаться? Она жена другого и не должна себе позволить ни на йоту больше. Интересно, солгал Жорик про архангельскую простушку или не солгал? (Впервые, кажется, то есть нет-нет, категорически нет, не в том вовсе смысле, и все же нечто похожее на намерение насолить Сергею испытывает Регина. И одновременно — что за нелепица! — в непостижимой глубине рождается тоже отнюдь не желание, только мысль, умозрительное предположение: а если бы это был Сережа, если бы именно он шептал ей сейчас о любви?..)
— Слушай, прекрати! Что это такое? Ты и вправду с ума сошел! — Регина высвобождается от липнущих Жориных рук и встает со скамьи. — Ты забылся, милый мой, — выговаривает она ему. — Позволь тебе что-то, ты уже невесть что готов вообразить — Волосы ее растрепаны, вид, наверное, ужасный. Хорошо, хоть темнота, глаз коли.
— Отпусти сейчас же! Я закричу, имей в виду…
Угрозы лишь сильнее раззадоривают Жорика. Схватывает ее на руки и, хотя она честно пробует вырваться, продирается с нею на руках через заросли — жесткие листья и ветки царапают ее ноги, задевают лицо — и валится, не выпуская ее, на землю. С ничем не сдерживаемой алчностью он ищет ее губы. Целует в шею, путающимися, вздрагивающими пальцами пытается расстегнуть платье.
Она близко различает обезумевшие глаза его, слышит горячее, прерывистое дыхание, ею овладевает ужас, от которого едва не лишается чувств. Тычет в потный волосатые плечи своими слабыми кулачками. Он даже не думает защищаться, только прижимается к ней и целует жадно, сильно, не давая дышать.