Место встретилось: не то что вчетвером, а и десяти хватит расположиться с удобством, как не воспользоваться! Сняли рюкзаки. Жора обрезок резиновой трубки вынул, присосался к лужице, пьет.
— Ты бы лимонкой подкислил, — заметил Воронов. — Дать тебе?
Жора без внимания. Павел Ревмирович хмыкнул, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— В пьянстве не замечен, но по утрам пьет воду, много и жадно.
— Место в самом деле славное, — оглядевшись, констатирует Воронов.
— Как специально распланировано для дружеских завтраков!
Воронов справился с часами. И молча принялся развязывать рюкзак. Вынул сервелат финский, баночку немецкого паштета.
— Есть еще любители с речами выступать, — вспомнил Сергей как-то вдруг, казалось, без всякой ассоциации вчерашние потуги начлагеря.
— Что ж ты хочешь, приучены! — подхватил Паша, словно о том же самом подумал, и тоже рюкзак свой начал потрошить. — Речугу выдать по поводу, а тем более без повода, по высокому вдохновению — дело немаловажное. — Вытащил мешочек полиэтиленовый с черносливом. От буханки хлеба освободился. — Я бы даже сказал, важнейшее. Вкалывает иной дуралей по старинке в поте лица, толку-то, во всяком случае, для самого? Ты сумей показать! Призвать и нацелить. Особливо ежели еще фразочку какую эффектную, чтобы в газетах подхватили, — и на коне, то бишь на черной «Волге».
Разложили снедь, натюрморт получился — загляденье. Ножик Сергея весьма кстати: секунда — и консервы открыты.
— Небось югославский? — заметил Жора, выбирая помягче черносливину. — Колбаса финская…
— Зато сыр здешний. Называется «Российский», — сказал, закрывая тему, Воронов.
— Чай китайский, ром ямайский, вечер майский! — продолжал насмешничать Павел Ревмирович, укладывая на бутерброд с паштетом еще сыр. — Небось по личному распоряжению Нахал Нахалыча? Как он нас жалует. А все Воронов, его стараниями. Эх, есть — потеть, работать — мерзнуть!
— При чем тут Воронов? — вмешался Сергей. Удивляла и настораживала в последнее время растущая Пашина нервозность. — Восхождение такое!
— При чем тут восхождение? — быстро прожевав, отмахнулся Паша. — На балеты Воронов его водил, когда твоя Регина танцевала. — Он было остановился. — Ты что, не в курсе? Или уезжал? Жорик видел, сидят Воронов с Михал Михалычем в партере, а кругом толстосумы иностранные за валюту… — И опять запнулся при виде вытянувшегося лица Сергея и постарался замазать: — А то — восхождение! Восхождение: значит, что-то может случиться.
Воронов, словно оправдываясь:
— Продукты Бардошин добыл через даму своего сердца. Я никакого отношения к этому не имею, узнал лишь сегодня перед выходом.
— Это через Фросю, что ли? — сообразил Павел Ревмирович. Положительно, затмение на него нашло.
— А то! — хитро сощурился Бардошин. — Решил, Нахал Нахалыч? Держи карман. — У Бардошина зудит шов на губе, он нет-нет почесывает его, делая вид, что приглаживает усы. — А моя, значит, нахвасталась? Ну, я ей выдам!
Тщеславие Бардошина не может смириться ни с каким самым малым умалением начавшегося траверса.
— А балл! — кричит он на Павла Ревмировича. — Про баллы забыл? Нахалычу наши баллы во-о как требуются. — Он черканул ребром ладони по горлу. — Места в соревновании альплагерей чем определяют?
Воронов, как если бы обычный шум и следует унять расходившуюся молодежь:
— Что за крик, а драки нету! Споры во время еды неблагоприятно влияют на процесс усвоения пищи.
Сергей обескуражен: он и не знал про театр. Ни Воронов, ни Регина ни полслова. Считают пустым мечтателем, оторвавшимся от жизни. Но Бардошин?.. Ходит на балеты…
Паша — торжественным голосом начлагеря:
— Конфликты решаются путем прямого открытого голосования. Без помощи рук. — Имелась такая занятная особенность у Павла Ревмировича Кокарекина: огорошить на редкость точной имитацией.
— Кого в председатели? — подхватил Жора.
— Предлагаю избрать заочно нашего беззаветно любимого Нахал Нахалыча, — нашелся Паша. — Кто за, вздохните с прискорбием. — Четыре дружных вздоха слились в один.