Стальные пальцы — недаром товарищи морщились от его рукопожатий — впивались в камень, не оторвать! Ноги, не зная усталости, выталкивали и несли тяжесть тела. Руки и ноги и все мускулы, сообразуясь с беспрестанно меняющимися условиями, тонко отвечая им, а вместе с тем будто сами собой, бездумно, незатруднительно (так легки, быстры и непосредственны его реакции) совершали чеканно точные и сложные движения, и именно те, что остро необходимы.
Стороннему наблюдателю, окажись такой поблизости, представилось бы, верно, что Жора движется вообще без усилий или, похоже, проходил уже здесь, настолько уверенно и быстро, без пустых попыток и робких возвращений идет он — какое! — скользит легко и свободно по едва ли не отвесным, каверзным скалам. Не разглядеть снизу градины пота, что скатываются по лицу. Не услышать, с каким шумом хватает ощеренным ртом воздух. Сторонний наблюдатель, закинув голову, удивленно отметил бы: «Никогда не представлял, что скалолазание такая простая и легкая штука».
В одном месте пришлось вернуться: правильный поначалу лаз завел на отрицательный уклон, не подвешивать же стремена! Беда невелика, нашелся другой путь. И опять споро, и уверенно, и удачливо пробивается Жора. Воронов с его пристрастием к соблюдению всех правил и приемов едва поспевает за ним. И что занятно: нет чтобы нетерпеливое стремление скорее выйти на гребень и покончить с трудным лазанием руководило Бардошиным; нет чтобы понаслаждаться делом, которое идет мало сказать успешно — блистательно, артистично! Огромное, захватывающее, хотя и скрытое удовольствие доставляла Жоре Бардошину мысль, как Сергей, видя великолепное его скалолазание, поджаривается на раздутых своими же стараниями угольях зависти и разочарования. Пусть, пусть его. Пусть! И пусть наперед знает свой порядковый номер. Неудачник — всегда неудачник!
«Жаль, не в одной связке мы, я бы его помотал. На зубах, а залез и по отрицательной, только бы посмотреть, как он будет болтаться на веревке и руками размахивать. Жаль, надо бы в одной, как на стене предполагалось. То-то бы славно: Паша Кокарекин с Вороновым, а Серега со мной. Да еще вперед бы его! Как же, более опытный товарищ. Пусть прокладывает маршрут!»
А внизу, близко и глубоко, в пене снегов острые клыки скал. — Хо-хо! Ловите! — Столкнутый камень повисает в воздухе — так долго летит. Цокнул, ударившись где-то, метнулся в сторону, словно отброшенный невидимой рукой. И опять, и еще… — Цок, цок… Бух! Бух-ух-ух!.. Шшшшшш… — загрохотал глубоко внизу камнепад. Эхо с готовностью подхватило его грохот и, усиливая и перебрасывая от склона к склону, заиграло.
Воронов, за ним Сергей с Пашей Кокарекиным почти не отставали от гнавшего что было духу вверх и вперед Жоры Бардошина. Идти по подготовленному, с надежным, большею частью верхним охранением даже на весьма непростых участках куда легче, нежели самому прокладывать путь, и это отчасти уравнивало во времени с прытью Жоры. Отчасти, потому что связка, Невраев — Кокарекин все-таки отставала. Идя последним, Павел Ревмирович принужден выбивать крючья, мешкотное занятие. Время от времени Сергей выпускал его вперед, но Воронов, не желая задерживать своего ведущего, неохотно соглашался подстраховывать Пашу. Паше приходилось самому лезть от крюка к крюку, что не слишком ловко у него получалось.
…«Держи-и-и!» — зловещее, не человеком выкрикнутое слово взорвалось в ушах. И — тишина, наполненная боем собственного сердца.
Глаза Сергея метнулись на крик, пальцы плотно охватили веревку, все существо его пружинно изготовилось к рывку, мучительно отсчитывая мгновенья. Паша — раскинув руки, весь в воздухе — падал. Сергей как раз собирался крикнуть, чтобы поторапливался. И вот — запрокинувшись назад, хватая руками пустой воздух, падал. Рывок. Хлопающий удар (головой, рюкзаком?), шипение стравливаемой веревки. Еще удары. Цоканье камней…
И это все — с тобой. Это ты сорвался и стремительно падаешь в пасть бездны. Это ты! С тобой случилось. Потому спазм отвратительный сводит горло, не дает слово произнести. Ты смотришь, стискивая обожженными пальцами веревку, и не веришь: жив товарищ. Двигается! Вон елозит по уступу, стараясь подальше убраться от края. Живой! Молодец, Пашуня! Браво, сукин ты сын!
— Как там? Очень разбился? — доносится сверху сильнейший вороновский скрип. — Тебе видно, Сережа? Благополучен? Пусть на крюк перестегнется ближайший. Есть там поблизости? — Спустя минуту, в которую так никто ему и не ответил: — Помощь требуется? Спуститься мне? Я не вижу отсюда.