Мы отправляемся в гимназию, для чего нам приходится дважды перейти через Шпрее. Сперва по Длинному мосту, а потом — через Тидову лаву. В кустарнике перед лавой мать переобувается. Дотуда она из-за своих мозолей шла в ботинках на два размера больше, чем надо. Теперь она снимает их и достает из сумочки туфли с пряжками, которых я до сих пор на ней ни разу не видел. С помощью обувной ложки мать запихивает в них ноги, а ботинки побольше прячет в кустах на берегу Шпрее.
Так мы движемся навстречу тому, что нам предстоит, но когда материны подошвы сквозь толстую подметку вступают в соприкосновение с твердым бревенчатым настилом, они открыто заявляют, что это занятие не для них, и мать ковыляет обратно и снова переобувается.
Мы идем на встречу с директором в ботинках не по размеру.
— Авось он не станет прям сразу таращиться на мои ноги, — говорит мать и одергивает банты и бантики, которые в изобилии разбросала по своему шерстяному жакету. Лишний бантик никогда не помешает.
И вот мы в комнате у директора. Я не могу вам рассказать, как выглядела эта комната. Я был тогда с головы до ног одна сплошная дрожь. Я съеживаюсь и расправляюсь, съеживаюсь и расправляюсь. Мои длинные рукава, слишком длинные штанины и черные шерстяные чулки, подарок Американки, дрожат со мной за компанию.
Поскольку мне доведется вторично побывать в кабинете у директора только при выходе из гимназии и меня снова будет бить дрожь, хотя и по другим причинам, ни одному из моих читателей так и не доведется узнать, как же он выглядел, этот кабинет.
Глава гимназии — плотно сбитый человек, глаза у него навыкате, лет ему примерно тридцать, и сидит он в своем кресле как-то наискось, слева сверху направо книзу. Впоследствии я узнаю, что к этой позе часто прибегают в кино, чтобы путем съемки вполоборота придать сцене необходимый драматизм. Может, нашему директору почему-то нужно сидеть в такой позе. Человек он приезжий, ему нелегко иметь дело с местными полусорбами и чванливыми суконными фабрикантами. Впрочем, как я узнаю позже, в недалеком будущем он намерен породниться с семейством одного такого фабриканта. Точнее говоря, взять в жены дочь этого семейства. Что требует личной весомости.
Директор обращается к моей матери чуть свысока: «Любезная фрау». После слов «любезная фрау» он всякий раз делает небольшую паузу, чтобы мать могла сама вставить свою фамилию. «Любезная фрау, это кого ше фы ко мне привели?» — говорит он, а кого привела любезная фрау к директору, как не меня?
На мою мать директор явно производит глубокое впечатление; может, потому, что он такой умный и сам угадал, чего ради она привела к нему мальчика, а может, и потому, что у него точно такой же выговор, как у ее любимого коммивояжера господина Шнайдера от фирмы Отто Бинневиз.
Господин директор желает поглядеть мое свидетельство и берет его из протянутой руки. При каждом очень хорошо, обнаруженном на листе бумаги, он довольно хмыкает, а там, где сказано, что я не наделен способностью карабкаться вверх по канату, он выдавливает из себя некоторое подобие ворчания.
— Ты в каком классе учишься? — спрашивает директор.
— В первым классе, — отвечаю я.
— В первом классе, — говорит директор.
— Ага, — подтверждаю я, — три года в первым, но один год я сам не знал.
— Надо говорить: в первом классе, — поправляет меня директор, но тут вмешивается мать и сообщает:
— Да, да, господин директор, в немецком языку он еще говорит с ошибкам.
Ах, на моей полусорбской родине мы все допускаем ошибки в немецком языку! В школе нас поправляют, если там, где должно быть меня, мы говорим мене, поэтому, когда нам приходится иметь дело с благородными людьми, такими, к примеру, как господин барон, баронесса либо разъездные продавцы сладостей, мы на всякий случай всюду говорим меня. Мне и по сей день нелегко управляться с тем установлением, которое грамматики нарекли падежами. При быстром разговоре, когда совершенно нет времени для дополнительных расчетов, другими словами, для склонения, я предпочитаю лучше проглотить половину фразы, чем увидеть, как мой собеседник презрительно сморщит нос, когда я вместо меня скажу мене.
Для сдачи приемных экзаменов я пиликаю на материном велосипеде в Гродок. Мать дает мне с собой в дорогу хлеба с маслом много больше, чем нужно. Она судит по себе: