— Коли-ежели они тебе совсем заспрашивают и тебе станет плохо, быстро спрятай голову под парту и кусни кусок!
Я обещаю именно так и поступить. В рюкзаке у меня, кроме того, имеется обрывок коровьей цепи и навесной замок с кулак величиной, приданое от дедушки. В Гродке у меня запросто могут угнать велосипед. (Не забывайте, что дедушка является велосипедным акционером.)
Я останавливаю велосипед перед гимназическим порталом, замыкаю цепь, вытираю башмаки о бурый кокосовый половичок, бочком протискиваюсь в выжшую школу, топаю по коридору и удивляюсь, что здесь пахнет совсем как в босдомской школе. Как по кулинарному рецепту можно в различных местах сварить один и тот же суп, так из смеси запахов немытой губки и тряпок, которыми стирают с доски, мастики для пола, ученической лени, дерзости и страха повсюду создается один и тот же школьный дух.
Навстречу мне идет человек. Его вид требует почтительного отношения. Я подозреваю, что это какой-нибудь учитель, но покамест это не мой учитель, покамест он для меня все равно как люди, которых я могу встретить на улице, он еще не выделен из толпы своим именем и званием. Я кланяюсь и спрашиваю:
— Где тут у вас надо сдавать, которые новенькие?
Человек меня не понимает. Мне приходится повторить вопрос, и я изо всех сил стараюсь говорить на правильном немецком языке. Человек улыбается, показывает мне дорогу и выражает удивление по поводу моего рюкзака, но он не насмехается надо мной, может, ему и не положено; уже потом я узнаю, что это наш учитель закона божия, штудиенрат доктор Лауде. Зато вовсю скалятся по поводу моего рюкзака мои будущие соученики. Надо же, эти сопляки, которых маманя за ручку привела на экзамен, которые и ростом меньше и годами моложе, смеются надо мной! Чья бы корова мычала! Меня слишком долго продержали в гнезде, мне уже одиннадцать лет, я для них переросток, и это возвышает меня в собственных глазах.
Так же возвышенно я сдаю экзамен. Они велят мне нарисовать грабли. Придумали тоже! Потом мне велят разделить сто сорок восемь на двенадцать, потом прочитать басню Лессинга и объяснить ее. Со времен Всадника на белом коне я понаторел в таких объяснениях. Я лихо истолковываю содержание басни. «Ежели кому виноград висит больно высоко, это значит, он бы и рад, да не может», — объясняю я. И чего тут смеяться?
Потом нас выпускают, чтоб мы познакомились друг с другом. Легко сказать, познакомились, когда тут же торчат мамаши, которые вытирают носы своим сыночкам, причесывают их либо, послюнив носовой платок, украдкой стирают с их костюмов меловые пятна.
Потом мы все направляемся в актовый зал. Зал все равно как церковь, там даже есть маленький орган. Ученик выпускного класса играет на органе, четвероклассник подает воздух в мехи, школьный хор поет, а директор держит речь. Он и на кафедре стоит развернувшись влево и сообщает нам, что теперь для нас всех начнется новый отрезок жизни. Первый раз я слышу, что жизнь можно делить на отрезки. И получается, что до сих пор я жил неправильно. Жил без точек, без запятых, без абзацев, жил себе, и все тут.
Далее зачитываются имена школьников, которые выдержали экзамен. Имена тех, которые не выдержали, не зачитываются, а то матерям будет стыдно. Когда произносят вслух мое имя, мне становится хорошо-хорошо, и на меня веет летним запахом. Как бывает, когда сидишь на возу сена и правишь к дому. Замечательно слышать собственное имя с кафедры из уст самого директора гимназии. Теперь все знают, что Эзау Матт — это тот самый мальчик с рюкзаком.
Подоспели некоторые из отцов, началось великое поздравляние. Сперва родители поздравляют сыновей, которые выдержали экзамен, потом родители поздравляют друг друга с выдержавшими сыновьями. Суконный фабрикант Зинапиус поздравляет фрау Верле — «Торговля семенами», а господин бургомистр Штивен поздравляет господина аукциониста Хундерта, и все руки перемешались в пожатия, и они поздравляют и поздравляют. Я сижу сбоку. Меня никто не поздравляет. Лишь бы твой велосипед никто не свистнул — думаю я про себя, но думаю только затем, чтобы не рассопливиться, и лихо вонзаю зубы в свой бутерброд.
Да, мне ведь еще надо к Балтинам. Так велела мать. «Выдержишь — сходи, не выдержишь — не ходи, чтоб зря не срамотиться». Мать уже сейчас величает Балтинов твои пансионные родители. Короче, мне нужно съездить к ним и поклониться и доложить о сданности экзамена, потому что в городе все так делают, по словам моей матери, это самое все так делают и ведет меня к Балтинам. Все делают так, и все делают эдак, и никто не спросит, нет ли у меня желания сделать что-нибудь так, как я сам нахожу нужным. Нет и нет, я обязан делать так, как делают другие, укрывшиеся за словечком все.