Когда гончар без глины — вот это смехота…Пары расходятся, мелкие шажки, потом мы снова обхватываем друг дружку. Марихен в восторге от моих усиков. Она разглядывает меня сбоку и говорит:
— Чего только не придумают люди, когда под мухой.
Это переполняет чашу, я бросаю свою даму и мчусь к боковому выходу, сквозь который задувает в зал прохлада летней ночи.
Но то, что принято называть судьбой, уже раскинуло свои сети, судьба ловит меня, я нужен ей для очередного эксперимента: во дворе у кустов снежноягодника стоят мои товарищи по несчастью — ученики-стекольщики, населяющие пограничную полосу между статусом ребенка и взрослого. Они считают ниже своего достоинства танцевать на детском празднике, а на танцы для взрослых их не пускают, потому что им нет еще шестнадцати; жандарм того и гляди вырвет их из объятий партнерши и оконфузит. Они образовали малый ферейн, где сообща клянут судьбу за то, что не сделала их малость постарше, и мой приход воспринимают как явление ангела пастухам. Они обступают меня, каждый желает примерить мои английские усики, и Коаллов Отхен, вдохновясь своим повзрослевшим от усов видом, изрекает:
— Слышь ты, продай их мене.
Вообще-то Отхену скоро будет восемнадцать, он вполне мог бы войти в зал и отплясывать за мое почтенье, но усы нужны ему по другой причине. У Отхена уже есть девушка. Мартхен Маттик ее зовут, а из-за коротких ног дразнят Обрубком, зато, чтобы возместить этот недостаток, у нее высокий лоб, в школе она была лучше всех по устному счету, и на уроках рукоделия она дважды занимала первое место по вязанию.
Коаллова мать умерла от чахотки, отец с тех пор запил. У Коалла есть еще три младших сестренки, и отцу надо бы жениться по новой, но какая солдатская вдова пойдет за пьяницу? Вот Отхену и приходится заботиться о трех соплюхах.Он учился на стекольщика и не кончил, он рано пошел в шахту, потому что там он больше зарабатывает, а стало быть, и его сестрам больше перепадает, но только на шахте ему иногда надо выходить и в ночную смену, а уверенности, что отец сам уложит девчонок, у него нет. Вот и выходит, что ему надо скорей жениться на Маттиковой Мартхен. Он даже побывал у Маттикова отца и спросил: «Отдадите за мене Мартхен или нет?»
— Пока не отдам, — сказал будто бы Маттиков отец, — вишь, у тебя и усов-то еще нет.
Вот Отхен и взял меня за грудки — продай да продай я ему усы.
— Сколько ты за них хотишь?
Я слышу голос моего дедушки, когда тот изрекает: «Коммерсант должон хорошо считать, всего лучшей — в уме». Усы стоят двенадцать сорок восемь поделить на двенадцать.
— Ну, если присчитать доставку, на марку двадцать потянет, — говорю я, и Отхен тотчас сует руку в карман.
— Вот тебе две, и закройся. — Отхен исчез.
Я не вполне собой доволен, мне бы надо сказать Отхену, что, налепив усы, ты, может, и думаешь, будто стал взрослей, но другие так не думают.
Ученики напирают на меня:
— А больше у тебе нет?
Я бегу домой, приношу еще два экземпляра, остаток от четверти дюжины, и за каждый получаю без забот без хлопот по две марки и принимаю новые заказы с доставкой через неделю.
Глубокоуважаемый господин Кроне-Берлин, Юго-Запад, — пишу я, — вышлите мне, пожалуйста, полдюжины ваших усов, пользующихся большим спросом, и еще четверть дюжины оконных дребезгов. С совершенным почтением Эзау Матт.
Сделан решающий шаг: я основал собственную фирму, директором которой без жалованья является мой дедушка. Раз уж наследник дядиного хозяйства из меня не получился, может, получится предприимчивый торговец.
Господин Кроне из Берлина высылает мне еще шесть комплектов усов и три комплекта дребезгов. Он обращается ко мне на «Вы» и даже называет меня высокородным. По-моему, он хватил через край. Я чувствую себя несколько униженным, но дедушка говорит: «У коммерсантов так заведено, терпи давай», и он хвалит меня и гордится мною.
Вторая поставка английских усов вынуждает меня, как нынче принято говорить, предварительно исследовать рынок, потому что сбыть шестые усы никак не удается, а мне самому они больше не нужны. И вообще я бы предпочел никогда их больше не видеть. В школе я все еще обхожу стороной свою хороводную даму. Но тут приходит мой дядя Филе и избавляет меня от залежалого товара. Он хочет походить на сыщика Харальда Херста, о котором рассказывают брошюры на ужасной серой бумаге, с кричащими пестрыми обложками. Дядя Филе читает их в своей чердачной каморке, а прочитав, прячет за стропилами, чтоб дедушка не нашел. Уже значительная часть нашей крыши покоится на детективах. И когда дядя Филе уходит на работу, насадив английские усы, можно сразу сказать, что он прочел очередной выпуск.
Но теперь в моду вошли оконные дребезги, полированные кусочки стали, каждый размером с половину игральной карты, связанные по десять штук, они называются дребезги оконные.
Раз в неделю деревенские девушки собираются на посиделки с пряжей, но они больше не прядут, как делали их матери, а вяжут носки и кофты на спицах, салфетки крючком, и еще они поют и чешут языки. Когда станет потемней, к ним допускаются холостые парни, такие, которые уже могут обойтись и без наклеенных усов.
Каждый раз посиделки проходят у другой девушки. В тот вечер, о котором пойдет речь, посиделки у Рогенцевой Минхен, иными словами, в бедняцкой хате Карлко Рогенца, и поначалу все идет как положено: девушки вяжут, вышивают, поют, рассказывают, чего слышно новенького.Солдатская вдова Тайнско, родом из Гулитчи, а теперь Паулькова жена, путается с тремя мужиками зараз.
— А ты поперву докажь.
— Раз мне сказали, стал быть, я и дальше могу сказывать.
— А ежли перед судом, ты могла б доказать?
— Я ж только говорю, что от людев слыхамши.
— Уж лучше споем! Раз в город девушка спешит, / Там яблочков продать хотит. / Тра-ла, тра-ла, тра-ла. / По рынку барин тут идет, / У ей три яблочка берет. / Тра-ла, тра-ла, тра-ла.
Считается, что старики Рогенцы уже спят, на самом деле легла только хозяйка, фрау Мартка, а Карлко, хозяин, стоит на коленках и сквозь замочную скважину подглядывает за девушками.
— А теперь они поют, — говорит он шепотом, обернувшись к жене.
— Сама не глухая, — сердито доносится с постели.
Ты яблоки назад возьми, / Уж больно кислые они. / Тра-ла, тра-ла, тра-ла.
Тут в горницу врываются парни. До того они собирались под навесом, посидели там, покурили, побалагурили, а теперь хотят подразнить бабье да прикинуть, какая кому сгодится для дружбы.
— Парни вошли, — комментирует Карлко у скважины.
— Наша-то с кем балакает? — пытает лежащая Рогенциха.
Ответа нет.
— Я тебе вроде спросила, ай нет?
Наконец из района замочной скважины поступает сообщение:
— Хайнко Матушкенов у ей вязанье из рук вырвал и половину петель распустил.
Довольная Рогенциха с постели:
— Стал быть, из их будет толк, из обоих.
— А мене плевать, — отвечает Карлко у скважины.
И в этот миг слышен звон стекла на дворе и повсюду, если судить по звуку, похоже, кто-то разбил стекла сразу и на кухне, и в кладовой, и по северной стене дома.
Парни и Карлко выскакивают.
Девушки остаются, втянув голову в плечи.
Парни обшаривают двор и сад, злоумышленника нигде не видать, но и окна тоже все целые.
— Не иначе, у вас нечисто, — говорит Финков Максе.
— А мож, это землетрясение, — говорит Карлко Рогенц и машет руками, он не хочет, чтобы про его дом пошла худая слава. Еще, того и гляди, скажут, будто у Рогенцев поселилась нечистая сила.
То ли нечистая, то ли землетрясение. Скептикам и рта не дают раскрыть: слишком многие были свидетелями происшествия. Одна звездочка подмигивает луне, в кустах хихикает бог-безобразник.