А Петропавловка и в самом деле была переполнена…
Агентурное донесение. 1861 год, сентября 27-го: «Во время сходки, когда студенты бросились к воротам, думая, что их депутатов берут, несколько артиллерийских офицеров, стоявших на набережной против университета, закричали «ура», что повторили стоявшие в толпе народа переодетые медицинские студенты-поляки, потом офицеры эти кричали, что солдат нужно взять на ура, и во всеуслышанье ругали офицеров, стоявших во фронте: «подлецы командующие офицеры!..»
Особенно отличался один из них, высокого роста, круглолицый, с белокурыми густыми баками и усами…»
Может, и не очень хорошими портретистами были агенты политического сыска, но уж очень напоминает этот портрет Петра Лавровича Лаврова.
История же была такова. Со смертью Николая I в университетах повеяло новым духом. Барабан был изгнан, философия восстановлена. Явочным порядком студенты завоевали корпоративные права: создаются кассы взаимопомощи, кружки, самообразования, библиотеки, начинает действовать студенческий суд, выходят первые сборники. То и дело студенты собираются на сходки. Протесты против тех или иных акций начальства — и университетского и повыше — становятся чуть ли не заурядным явлением.
В середине февраля 1861 года царю доносят о беспорядках в Казанском университете. 1 марта большая группа петербургских студентов участвует в торжественной панихиде по полякам, убитым в Варшаве при разгоне манифестации 13 февраля. 29 марта Александр II делает запись о «дурном расположении молодежи университетской» в Москве. Надо было принимать меры. Царь назначает комиссию для разбора записки попечителя петербургского учебного округа И. Д. Делянова о средствах к прекращению студенческих беспорядков. В мае были выработаны новые правила, а министр просвещения Е. П. Ковалевский подал в отставку. По рекомендации Филарета министром назначается адмирал граф Е. В. Путятин, который производит в майских правилах определенные коррективы. Согласно этим «путятинским правилам» все университетские «вольности» уничтожаются. Вводятся особые документы — матрикулы: это и билет для входа в университет, и удостоверение личности, и вид на жительство, и своего рода «формулярный список» студента. Новые правила фактически преграждают путь в университет юношам из плохо обеспеченных семей: от платы освобождаются только два студента от каждой губернии, входящей в учебный округ (то есть примерно 1 процент; раньше в Петербургском университете эта цифра составляла около 65 процентов).
В воскресенье, 17 сентября, в день открытия столичного университета, студенты после молебствия организуют сходку, на которой требуют восстановления отобранных прав. Вновь назначенный попечитель петербургского учебного округа генерал Г. И. Филипсон отказывается отвечать на вопросы и запросы студентов: я-де не оратор, а ваше дело заниматься наукой, а не сходками. На следующий день опять сходки — в аудиториях, на частных квартирах… 22 сентября начальство приказывает запереть все пустые аудитории.
Пришедшие в университет 23 сентября находят на его стенах воззвание: «Правительство бросило нам перчатку… Теперь нам запрещают решительно все, позволяют нам сидеть скромно на скамьях, слушать цензурованные страхом лекции, вести себя прилично, как следует в школе, и требуют не рассуждать, слышите ли — не рассуждать!.. Мы легион, потому что за нас здравый смысл, общественное мнение, литература, профессора, бесчисленные кружки свободно мыслящих людей, Западная Европа… Нас много, более даже, чем шпионов… Все, кто не боится, пусть сплачиваются в массу и… пусть будет, что будет… Энергия, энергия, энергия!»
Взломав двери актового зала, студенты устраивают там митинг, на котором с горячей речью выступает студент четвертого курса историко-филологического факультета Николай Утин. Проректор И. И. Срезневский просит разойтись. «Вон!» — несется ему в ответ. Полутысячная толпа принимает решение: новым правилам но подчиняться, денег за обучение не платить, матрикулов не признавать…
Правительство сочло за лучшее закрыть университет.
В понедельник, 25-го, почти весь состав студентов (около тысячи человек) собрался на университетском дворе. Забираясь на. лестницу, служившую трибуной, ораторы сменяли друг друга. Было решено: идти на квартиру к Филипсону, на Колокольную улицу. Растянувшаяся на версту колонна двинулась через Дворцовый мост по Невскому и Владимирскому проспектам… Яркое солнце. В рядах бодрое, боевое настроение. К университетским студентам присоединяются студенты-медики, инженеры, технологи, гимназисты, просто любопытные. Французские парикмахеры выбегают из своих магазинов: «Революсьон! Революсьон!» Им вторят мальчишеские голоса: «Бунт, бунт!» По обе стороны колонны пешая и конная полиция, в арьергарде — отряд жандармов, там же — генерал-губернатор Петербурга Игнатьев и обер-полицмейстер Паткуль… На Колокольной давка. Крики: «Войска идут! Насилие! Ура!» — это студенты увидели вплотную приблизившуюся роту стрелкового караула. Прибывший на Колокольную шеф III отделения Шувалов и Паткуль уверяют, что войска вызваны для наблюдений, а не для действий оружием…
Ситуация напряжена до предела: студенчество рвалось к действию, власти не знали, что делать. Уговоренные Филипсоном студенты наконец двинулись обратно. Попечитель честным словом заверил, что никаких репрессий по будет. Но в ночь на 26-е около тридцати «зачинщиков» было арестовано. Это только подлило масла в огонь.
27-го с 9 часов утра толпа студентов прорвалась на университетский двор: ворота охранялись регулярной пехотой. Несколько сот человек собралось на набережной. Ораторы, забираясь на поленницу дров, выступали с требованием освобождения арестованных. Вокруг волнующейся толпы пешая и конная полиция. Батальон лейб-гвардии Финляндского полка выстроился в каре. Стычки с войсками и полицией, аресты…
Один из участников событий, Н. Николадзе, свидетельствовал: «Нам, новичкам, старшие студенты показывали знаменитостей: профессоров артиллерийской академии И. Л. Лаврова и А. Н. Энгельгардта, лесной академии Н. В. Шелгунова, соредактора «Отечественных записок» Н. В. Альбертини, издателя Н. Л. Тиблена и многих других… Мы поразились, увидя названных ученых в военной форме и высоких чинах».
А вот другое воспоминание — Н. Ф. Анненского: «Университет был оцеплен войсками. В это время я увидел высокого, плечистого артиллерийского полковника, который рвался к студентам и которого почтительно упрашивал полицейский офицер: «Г. полковник, не делайте этого! Вас просит полицмейстер, вас просит обер-полицмейстер!» Этот полковник был Лавров. Он не поддался на увещевания полицейского и продолжал рваться к нам: его убеждения были такие же, как наши, и честная душа побуждала его присоединиться к нам».
Примечательный документ был направлен 28 сентября 1861 года петербургским генерал-полицмейстером начальнику военно-учебных заведений великому князю Михаилу Николаевичу: «Вчера у университетских ворот при самом начале сборища стоял артиллерийский штаб-офицер, которому комендант приказывал удалиться, но он все время ходил между студентами. Оказывается, что это — Лавров, профессор Артиллерийской академии, человек весьма вредный. Он то и делает, что подстрекает молодежь. Неудивительно, что на этих сходках много артиллерийских офицеров. Ежели он будет сегодня, то я его непременно велю арестовать».
Участие артиллеристов в студенческих волнениях весьма определенно связывалось жандармами с деятельностью Лаврова. В «Записке для памяти», составленной III отделением в начале апреля 1862 года, о Лаврове говорилось: «Обнаруживая постоянно образ мыслей самый либеральный, он тем приобрел много поклонников, в особенности между военной молодежью. В Михайловской артиллерийской академии и Михайловском артиллерийском училище он сделался до того популярным, что тамошние офицеры и юнкера называют его «красным», превозносят его до небес».