Если бы жандармы только знали, что на следующий день после шествия на Колокольную, во вторник, 26 сентября, на квартире Лаврова собрался кружок преимущественно из артиллерийских офицеров. Обсуждали «университетскую историю». Лавров уже в этот день знал, что в среду к университету будет стянута вооруженная сила. Более всего его беспокоила, по словам Шелгуиова, возможность «каких-нибудь нечаянных столкновений, какого-нибудь глупого, непредвиденного обстоятельства, которое могло, однако, привести к последствиям очень печальным и потому нежелательным. Чтобы предупредить всякие случайности, Лавров думал, что было бы лучше, если бы между собравшимися студентами было побольше офицеров, что тогда и командиры войск и солдаты будут сдержаннее и не рискнут решительными действиями». 27 сентября план этот был приведен в исполнение.
Впрочем, без жертв — правда, не кровавых — не обошлось: за участие в студенческих волнениях несколько офицеров-артиллеристов были преданы военному суду.
Лаврова «чаша сия» миновала. А может быть, до поры до времени спасали полковничьи погоны. Но дело на него в III отделении завели, и отныне глаз с него не спускали. По жандармской констатации, именно со времени студенческой истории «Лавров, при каждом удобном случае, не только выказывал свой революционный образ мыслей, но и принимал деятельное участие во всех происках, направленных против правительства».
Но — пока мимо. Хотя участие офицеров в «студентской истории» очень насторожило и правительство, и оберегающие его органы. Увидев в «частичном увлечении университетской молодежи» первый опыт революционной партии попробовать свои силы, царь в письме великому князю Михаилу Николаевичу (от 4 октября) требовал добраться до «настоящих коноводов» и добавлял при этом с горестной интонацией: «и военная молодежь оказывается также причастною к последним беспорядкам». И через три дня: верно ли, «будто… офицеры из зрителей подходили к стоявшим во фронте и их ругали. Если это правда… то требую, чтобы они непременно были отысканы и преданы суду». Что-то уберегло, видно, Лаврова.
Во время студенческих волнений начальник штаба военно-учебных заведений генерал Д. В. Путята получил приказание от великого князя Михаила Николаевича сделать внушение полковнику Лаврову за сочувствие «беспорядкам». Путята призвал к себе Лаврова и пытался читать нравоучение. Но Лавров, по рассказу одного современника, перебил его и стал сам упрекать своего начальника за неправильный взгляд на дело.
Донесение полицейского агента от 2 октября 1861 года: «Артиллерии полковник и профессор Лавров просил офицеров Артиллерийской академии, чтобы они не писали адреса университетским студентам, потому что его имя так тесно связано с Академиею, что ему пришлось бы первым подписать этот адрес, а генерал Путята объявил ему, что в случае, если он еще раз будет замечен в явном изъявлении своего сочувствия студенческому делу, то его упрячут, что могло бы быть весьма гибельно для его многочисленного семейства».
За участие в «беспорядках» конца сентября — первой половины октября были арестованы сотни студентов (очень много молодых людей было схвачено во время сходки 12 октября; тут в действии были уже приклады солдат Преображенского и Финляндского полков). Арестованных поместили сперва в Петропавловскую крепость, а затем, 17 октября, большинство из них перевели в кронштадтскую цитадель. Петр Лаврович с горячностью взялся за организацию материальной помощи заключенным и через комитет Литфонда, и посредством сбора добровольных пожертвований. По сведениям, содержащимся в донесении петербургского полицмейстера Паткуля от 4 октября, Лавров уже тогда собирает деньги в пользу студентов. К этому времени относится его знакомство со многими молодыми радикалами — Л. Ф. Пантелеевым, Н. И. Утиным, С. Издебским, В. Гогоберидзе… Тогда же Лавров сближается с Василием Васильевичем Верви — будущим известным демократическим социологом и публицистом (псевдоним «Н. Флеровский»).
Герцен писал в «Колоколе» 22 ноября: «Университетская история — частный случай, в котором во всей своей силе отразилась та же самая блуждающая, беспутная правительственная мысль, — с молодыми людьми поступили так же, как с поляками, так же, как с крестьянами, и так же, как еще десять раз поступят — если бессмысленное правительство будет ходить на воле…
Общественное спасение, спасение народа, требует, чтоб его не пускать по воле, требует, чтоб его связать.
Ну так и закидывайте аркан!»
…В 1866 году жандармы изъяли из бумаг Лаврова такую записку:
«Петр Лаврович,
Михаил Алексеевич Воронов, мой старинный приятель, покажет Вам телеграмму, полученную мною из Кронштадта. Мне кажется, что надобно было бы отправить в Кронштадт с кем-нибудь (например, Мих. Ал. Вор. или студентом Ламанским, или бы с другим поверенным) до 500 или 600 р. из фонда на переезд освобождаемых в Петербург], а в Петербурге] позаботиться о размещении их до устройства их дел по квартирам порядочных людей.
Ваш Н. Чернышевский».
Сохранился ответ Петра Лавровича: «Я, со своей стороны, Николай Гаврилович, совершенно согласен на выдачу 500 р[ублей] в помощь кронштадтским заключенным, тем более, что там большинство. Если составится голосов 5 в пользу этого мнения, то решение комитета обязательно. Кажется, в прошлом заседании говорилось о 1000 р[ублях], которые надо бы назначить студентам. Теперь пора перейти к действию. Вполне преданный вам П. Лавров».
Этот обмен записками, состоявшийся 1 декабря, характеризует совместную деятельность Лаврова и Чернышевского в комитете Литфонда по оказанию помощи петербургским студентам, пострадавшим во время волнений осенью 1861 года. Еще в октябре комитет Литфонда выделил для пособия студентам 500 рублей, в декабре была отпущена еще тысяча.
Уже после того, как (после 6 декабря) арестованных стали освобождать из Петропавловской крепости и кронштадтских казарм, было возбуждено ходатайство о создании отделения Литфонда для пособия бедным учащимся. В конце апреля 1862 года «Общество вспомоществования учащимся» было разрешено. За время его существования (10 июня оно было закрыто) студентам (на 130 человек) было выдано из. сумм Литфонда 2829 рублей.
В течение 1862 года Литфонд регулярно отпускал деньги по просьбе студенческих вожаков — С. Издебского, М. Островского, П. Моравского, причем эти просьбы были адресованы Лаврову. Вот только один пример. Студент, начинающий писатель А. П. Троицкий, оказавшийся среди тех, кто в связи со студенческими волнениями был посажен в Петропавловку, не раз получал затем пособия от Литфонда. 24 января 1862 года он писал Лаврову: «Сегодня я был у Чернышевского и также просил его участия».
Очевидно, где-то около этого времени и состоялась та ночная беседа Лаврова с Чернышевским, о которой последний поведал однажды Л. Пантелееву: «Как вы, Лонгин Федорович, вероятно, помните, в «Современнике» нередко прохаживались насчет Петра Лавровича; потому, когда мне доводилось встречаться с ним где-нибудь в обществе, мы избегали друг друга. Но вот раз пришлось одновременно выходить с ним из заседания комитета Литературного фонда… Извозчиков тотчас не встретилось, а идти нам было в одном направлении… Делать нечего; понемногу разговорились; так дошли до моей квартиры… а наш разговор не кончился; тогда я стал провожать Лаврова, да таким манером и провожали друг друга от одной квартиры до другой до самого утра, Петр Лаврович даже зашел ко мне, и мы за ранним чаем проговорили еще часа два. Да, глубочайшее уважение имею к Петру Лавровичу» — такими словами закончил Чернышевский свое воспоминание о Лаврове.
Эта ночь осталась в памяти и Петра Лавровича. Как-то во время одной из встреч в Париже Пантелеев передал ему рассказ Чернышевского. С добродушной улыбкой Лавров заметил: «Это точно, мы всю ночь проговорили, и тут многое разъяснилось, чего в печати не удалось достигнуть».
По свидетельству М. А. Антоновича, уже в конце 1861 года происходит его личное знакомство с Лавровым на квартире Чернышевского, которая для Петра Лавровича «была всегда радушно открыта».