Некоторое время спустя (16 мая) Лавров выступил со статьей «Учиться, но как?». Она была направлена против заметки отставного офицера А. В. Эвальда «Учиться или не учиться?» (подписанная «Ь» — мягким знаком), опубликованной 1 мая в «Санкт-Петербургских ведомостях». Незадолго перед тем этот самый «Мягкий знак» буквально травил Чернышевского за его выступление в зале Руадзе с воспоминаниями о Добролюбове. Статью Эвальда Лавров расценил как выражение мнения «целой партии», стремящейся во что бы то ни стало скомпрометировать российское студенчество. И свой ответ Петр Лаврович адресовал не «Мягкому знаку», а его многочисленным единомышленникам. Основные его положения совпадают с тем, что говорилось по этому же вопросу в статье Чернышевского «Научились ли?» («Современник», № 4).
«Говорят, — пишет Лавров, — что петербургская молодежь не хочет учиться: ложь… Никогда… аудитории не были так полны, так внимательны, так спокойны, как в сезон 1860—61 годов и осенью 1861 г.; ни разу порядок лекций не был нарушен; никогда шумные разговоры на сходках не отразились каким-нибудь волнением, когда раздавалось преподавание профессора. Такова была эта не желающая учиться молодежь до дня закрытия университета осенью 1861 г. — Аудитории публичных чтений 1862 г. состояли, по крайней мере наполовину, из той же молодежи, и опять то же огромное число слушателей, то же внимание к профессору, та же благоговейная тишина пред словом науки…» Касаясь нашумевшей истории с обструкцией лекции Костомарова в «Вольном университете», Лавров и здесь отводит обвинения в адрес студентов, по существу, беря их под защиту.
Молодежь, утверждает Лавров, очень ценит всякое действительное знание, всякий истинный талант. «Она скоро остынет к профессору, не дающему ей научного содержания, как бы он ни либеральничал, она не поддастся на лесть и баловство профессора и будет уважать строгость его, если он справедлив… Вы не понимаете, почему же она так любит тех, которые бранят отвлеченное знание? Почему она выучивает почти наизусть иные оскорбительные остроты?.. Мало ли чего вы не понимаете… Есть и в ней больная, безнравственная часть, которая готова учиться как угодно, чему угодно, у кого угодно — для экзамена, для места, для чипа — но к этим примерным, благонравным слушателям вопрос: учиться или не учиться? не относится… Есть и во всей нашей теперешней молодежи значительные недостатки, не те, которые были в ее отцах, не те, которые будут в ее детях; но учиться она хочет, только не как-нибудь. Дайте ей здоровую науку и считайте слушателей в аудиториях…»
Чуть позже Лавров выступает с «Заметкой» (2 июня), в которой полемизирует уже с Н. И. Костомаровым: в статье «Мешать или не мешать учиться?» («Санкт-Петербургские ведомости», 27 мая) Костомаров укорил Лаврова в том, что он льстит молодому поколению и искажает факты. Обращаясь к Лаврову, Костомаров писал: «Будьте себе чем хотите — красным, желтым, зеленым, только не ходите в университет… Чем Стенька Разин не либерал? Говорил, что всем хочет воли, а сам людей за ребра вешал…» В ответ на этот выпад Лавров постарался быть как можно сдержаннее: «Так как единственный тезис мой заключался в том, что молодежь хочет учиться, но дельно, вся лесть могла заключаться только в этом, а это осталось неопровергнутым…»
В острой идейной перепалке (а в ней участвовали еще более десятка авторов) Лавров и Чернышевский, не сговариваясь, выступили единым фронтом. Это, по-видимому, и обусловило выбор Чернышевским Лаврова в качестве секунданта в предполагавшейся «словесной дуэли» с А. В. Эвальдом.
Из собственных показаний Лаврова на следствии 1866 года: «Именно он (Чернышевский. — Авт.) меня пригласил участвовать с его стороны как свидетеля спора, который должен был иметь с другим литератором, подписавшимся «Ь» (кажется, Эвальдом, если не ошибаюсь). Впрочем, моему приглашению помешал сначала пожар в близости квартиры г. Чернышевского, а потом необходимость быть на конференции в Михайловской Академии».
Диспут между Чернышевским и Эвальдом состоялся 30 мая (вместо Лаврова Чернышевский взял одним из своих секундантов М. А. Антоновича). Публично была обнаружена полная несостоятельность мнений «Мягкого знака»…
А петербургский воздух и впрямь становился горячим. Во второй половине мая в столице начались пожары. Самый сильный — на Апраксином рынке — продолжался три дня. Александр II лично наблюдал это грандиозное зрелище. Рушились лабазы, склады, жилые дома…
Апраксии рынок еще горел, причины пожаров оставались неизвестны, а уже была пущена клевета о нигилистах-поджигателях, совращенных Герценом, Чернышевским и другими наставниками молодежи. Вот-де и специальную прокламацию они выпустили — «Молодая Россия», призывающую на голову «императорской партии» кровавую и неумолимую революцию: «…Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90 годах». Это было действительно страшно. В начале июня в Петербурге с быстротой живого огня распространилась паника и множество слухов.
А в эти дни, 6 июня, А. В. Головнин писал царю: «По воле Вашего Императорского Величества прекращена в газетах полемика о студенческих беспорядках. Между тем, проф. Костомаров представил прилагаемую весьма смелую статью, в которой он обвиняет главных виновников беспорядка и полковника Лаврова, имеющего на студентов вредное влияние. Признавая эту статью весьма полезною, имею счастье испрашивать Высочайшее разрешение напечатать оную». «Можно, кроме вымаранного карандашом», — начертал Александр II. 10 июня костомаровское «Последнее объяснение по поводу моей лекции 8 марта» было напечатано в «Санкт-Петербургских ведомостях».
В июне правительство Александра II перешло, по существу, к политике террора: были закрыты воскресные школы, высочайше прекращен диспут о студенчестве, была создана специальная комиссия во главе с князем А. Ф. Голицыным по расследованию дел о революционной пропаганде, приостановлены «Современник» и «Русское слово», закрыт Шахклуб…
1862 год, 8 июня, газета «Русский инвалид»: «Петербургский генерал-губернатор, считая своею обязанностью принимать все меры к прекращению встревоженного состояния умов и к предупреждению между населением столицы не имеющих никакого основания толков о современных событиях, признал необходимым закрыть, впредь до усмотрения, Шахматный клуб, в котором происходят и из коего распространяются те неосновательные суждения».
Не кто другой — Лавров берет на себя инициативу протеста. Наскоро набрасывает он письмо князю А. А. Суворову: «Покоряясь по необходимости Вашему распоряжению от 6-го июня 1862 года о закрытии «Общества любителей шахматной игры», старшины его, как избранные представители его членов, принуждены выразить свое глубокое сожаление о мере, ни справедливости, ни своевременности которой они признать не могут… Лишь ложный донос мог представить в глазах Вашей светлости «Общество любителей шахматной игры» источником и распространителем «неосновательных суждений» о «современных событиях»… Нижеподписавшиеся не желали бы допустить предположения, что «Общество» закрыто лишь потому, что большинство членов его состоит из лиц, получивших более или менее известности в русской литературе. Источниками же неосновательных суждений гораздо скорее можно признать те печатные официальные объявления, которые без следствия и суда признают виновными целые собрания лиц».
Писарь перебеливает это письмо — и Лавров срочно отсылает его Г. З. Елисееву, который также был старшиной Шахклуба. И вдруг неожиданность: Елисеев испугался. 15 июня он написал Лаврову: «После закрытия Шахматного клуба закрыто так много учреждений, сравнительно более полезных, чем Шахматный клуб, что мера, принятая правительством относительно последнего, в общем не представляет собою ничего ни особенно важного, ни особенно оскорбительного. И так как все закрытия встречаются самым глубоким молчанием, то, мне кажется, нет никаких причин и клубу прерывать эту торжественную тишину. В подобных случаях молчание гораздо сильнее изолированного и слабого слова…» В общем, Елисеев заявлял об «устранении себя» от участия как в протесте против закрытия клуба, так и в ликвидации его дел…