Плач и завтрак слегка успокоили Клару Андреевну. Она попыталась взять прежний тон.
— Эти Жилкины, — сказала она и замолкла: она поняла, что никакие слова не смогут отвлечь ее от несчастья. Обойти это несчастье было невозможно. Надо было пройти через него, пережить его и, опираясь на сыновей, ждать успокоения только от будущего.
В это время Григорий Жилкин кричал солдатам первого пехотного запасного полка:
— Я могу теперь полным голосом сказать наконец, что я социалист! Товарищи!..
А этнограф Жилкин, глядя в окно на шумливый Большой проспект, говорил торжественно:
— Заря русской свободы разгорелась ярко.
Он прощал судьбе то, что его сын Анатолий убит на фронте. В его квартиру набиралось все больше и больше народу. Люди входили и уходили, не обращая внимания на хозяев, и Жилкин радовался тому, что его квартира признана революцией.
Надя с надеждой взглядывала на каждого входящего нового гостя. Она ждала Бориса, но Борис все не появлялся.
А инженер Лавров лежал у себя в гостиной на диване.
Ему повезло: он умер от разрыва сердца, не успев заметить, что умирает.
XXII
Это было вечером двадцать шестого февраля.
Учебная команда Волынского полка в молчании возвращалась со Знаменской площади. Солдаты шли, опустив головы. Каждый вспоминал, как он направил винтовку, не слишком ли низко взял. Кажется, никого не убили, но все-таки стреляли. Стреляли по рабочим. Слух об этом пойдет теперь в дальние деревни, к голодным женам и детям, отцам и матерям... Темный чужой город казался гробом, стены домов — могильными плитами, казарма — могилой.
Никто и не подумал почистить винтовку. К черту! Ждать да молчать больше нельзя...
Молодой унтер в гвардейской бескозырке, в кинутой на плечи шинели, из-под которой серебрился краешком георгиевский крест, прочел приказ: завтра в семь часов утра снова идти...
Николай Жуков не ходил на Знаменскую площадь и внимательно присматривался к тем, кто вернулся. Да, срок пришел. И, выслушав приказ, он сказал негромко:
— Завтра по-своему повернем.
Его услышали только стоявшие рядом. Это были свои, надежные люди, для которых не существовало сомнений. В любую минуту они пошли бы хоть на смерть.
Молодой паренек из тех, кто стрелял сегодня, подошел к Николаю.
— Чего хоронитесь? — спросил он. — Больше нашего знаете, так уж ведите куда надо. Теперь — согласные, всем миром пойдем. Своих убивать не будем.
— Тогда строиться надо не в семь, а в шесть.
Подошел и унтер. Сдвинув на правое ухо бескозырку, присел к солдатам.
— Что команде разъяснять? — спокойно сказал он. — Сегодня все поняли. Хоть на смерть, а по своим бить не будут. А вот по начальству... — Он усмехнулся.
— А что! — сказал паренек. — По ним бить будем с охотой. Тут и винтовку почистить согласные.
— Вот что, ребята, — заговорил Николай. Он дрожал от крайнего, все тело проникающего возбуждения. В этот решительный миг проверялась вся его работа последних месяцев. — Завтра в шесть сбор. Кирпичников, — он указал на молодого унтера, — построит команду. Придет капитан — на приветствие отвечать: «ура». А «ура» — это значит «не подчиняемся». Понятно? Кто крикнет иначе, тот за расстрельщиков и сам расстрельщик. Понятно?
— Понятно... Как не понять!..
— А потом?
— Потом — во двор, на улицу, подымем всех...
Двадцать седьмого февраля в шесть часов утра команда выстроилась по приказу Кирпичникова. Став перед строем, унтер спросил:
— Пойдете, братцы, своих убивать?
— Хоть смерть, а не пойдем! — выкрикнул паренек из рядов.
И сразу с разных концов строя загудели голоса:
— Хватит! Нету терпенья! Пусть хоть смерть...
— Так знайте, что делать...
Унтер повторил то, что вчера решили: на приветствие кричать «ура», потом — подымать весь полк и выходить на улицу к преображенцам да литовцам. А затем к рабочим на Выборгскую сторону: там штаб, там сила.
Вошел молоденький прапорщик. За ним следовал штабс-капитан, полный, но подтянутый. Позвякивая шпорами, штабс-капитан прошелся вдоль строя по просторному помещению учебной команды и звучно крикнул:
— Здорово, братцы!
— Ура! —дружно ответили солдаты.
Начальник учебной команды стал против строя, прищурившись оглядел лица солдат и заметил, что все смотрят на него прямо и бесстрашно. На миг ему стало жутковато, но он тут же упрекнул себя в малодушии. Сейчас солдаты ответят как следует. Просто путаница какая-то...
— Здорово, братцы! — повторил он.
И единым громовым голосом команда ответила ему: