— Опомнись, — сказал Григорий. — Клешнев меня больше не интересует: если он погибнет, я его не пожалею. Но твоя судьба мне все-таки небезразлична. Я не хочу, чтобы ты зря погибал. Я тебе говорю: брось это.
Борис покачал головой.
— Лучше ты опомнись, — отозвался он.
Григорий вскочил:
— Как ты смеешь! Мальчишка!
Он пошел к выходу. В дверях он обернулся, видимо надеясь, что Борис его окликнет, но Борис молча склонился над тарелкой.
«А ведь я действительно все еще мальчишка, — думал Борис. — Сначала я совершаю какой-нибудь поступок, а только потом начинаю соображать, правильно ли я поступил. Так я бросился на фронт, так ходил к члену Государственной думы, к Дмитрию Павловичу и даже к Фоме Клешневу. Так же, в сущности, получилось и с поездкой в Кавантсаари. Во всем, во всем так».
Пора взяться за ум. Пора научиться заранее обдумывать свои поступки. Надо перестроить себя. Иначе с ним может случиться все, что угодно. Может быть, он опять захочет отстраниться, как в финском санатории, или опять убежит, как тогда от Козловского. Нет, в его жизни больше не должно быть такого вздора. Ведь действительно: то, в чем он хочет участвовать, — не шутка и не развлечение. Но чего же он все-таки хочет? К чему стремится? «Я хочу быть с народом», — ответил он себе, но тут же почувствовал, что этих слов уже мало. Мало одного желания быть с народом. Нужно еще уметь по-настоящему бороться с его врагами.
Он хорошо знал этих врагов. Это был ненавистный Большой Кошель. Это были и гимназические товарищи Бориса вроде Сережи Орлова и... нет, лучше не перечислять. Ведь и отец Бориса служил таким людям, как господин Беренс, а если идти с народом, то надо идти против всех этих людей, а значит, и против отца. Значит, надо окончательно порвать со всем тем миром, в котором вырос и к которому привык с детства, а это гораздо трудней, чем убить полковника Херинга.
Борис встал и пошел к выходу.
В дверях он столкнулся с Фомой Клешневым, и хотя именно его он искал, все же встреча показалась ему неожиданной. Он растерялся. Судьба, которой искал Борис, стояла перед ним.
— Я Борис Лавров, — сказал он и умолк.
Клешнев внимательно взглянул на него.
— Да, — ответил он, хмуря темные брови.
И Борис отчетливо вспомнил, что обманул этого человека, не явившись к нему в марте в назначенный час. Борис заговорил:
— Я очень виноват... но я был на фронте... тяжелая рана... хотя дело не в этом... — Справившись с собой, он продолжал: — Я прошу любую работу. Я буду стараться.
Это вышло очень по-мальчишески, но поправляться было уже поздно.
Клешнев повел его к себе в комнату. По пути он сказал:
— Я не удивился, что вы тогда не пришли. И фронт тут ни при чем.
— Я тогда ничего еще не понимал, — заговорил Борис, — я...
— А теперь? — перебил Клешнев. — Что вы понимаете теперь? Ваш отец тоже когда-то уверял меня, что он все понимает.
— Мой отец? — удивился Борис.
— Вам надо знать. Ваш отец был со мной в одном революционном кружке. Он не только считал, что все понимает, но даже поучал других. А в опасный момент предпочел спокойную жизнь и отстранился. Он оказался предателем, хотя никого и не предал. Отход от борьбы — это тоже предательство. Я знал вашего отца и потому не удивился, что вы условились со мной тогда и не пришли.
Борис ответил срывающимся голосом:
— Я... я ручаюсь… это никогда больше не повторится... А насчет отца... Я давно порвал с семьей...
— Я вас предупредил, — строго промолвил Клешнев. — А теперь скажите, вы офицер?
— Нет, солдат.
— Жаль. Но командовать вы умеете?
— Умею.
— Нам нужны командиры. С Павловским полком никаких дел у вас было?
— Никаких.
— Я вас познакомлю с одним товарищем. Он должен сейчас прийти сюда. Подождите.
Клешнев ушел куда-то. Несколько солдат с вещевыми мешками у ног молча покуривали, тоже, видно, дожидаясь назначения. Борис присел на стул. Слова Клешнева об отце настолько поразили его, что сейчас он думал только о них. В сущности, Клешнев прямо сказал ему, что он, как и его отец, способен оказаться в прислужниках у господ Беренсов. Именно в этом состоял смысл его слов. И разве он не имел оснований думать так?..
Дверь отворилась, и в комнату вошли Клешнев и Николай Жуков.
— Сейчас мы с вами отправимся, — обратился Клешнев к ожидавшим солдатам.
Увидев Николая Жукова, Борис вскочил с места. Ему казалось, что Жуков, старый знакомый, должен обрадоваться встрече с ним:
— Николай Дмитриевич... Вы меня не узнали? Борис Лавров...
Но Николай не выказал никакой радости.