Невдалеке начали качать какого-то прохожего генерала. Серебристая шинель его, распахнувшись, показала багровую, как мясо, подкладку.
Толпа менялась ежечасно.
Разведчики, высланные сюда Красной гвардией, приглядывались и прислушивались. Все шло отлично, — здесь никто не знал о том, что готовится у Зимнего.
И вдруг от Казанского собора пошло смятение. Вереница трамваев потянулась обратно, не доехав до Адмиралтейства. У Конюшенной улицы патруль павловских солдат и вооруженных рабочих остановил вагоны, высадил пассажиров и запретил проезд и проход — так рассказывали свидетели.
Толпа повалила к Казанскому собору.
Тучи ползли по небу. Было сыро и холодно. Но никто сейчас не думал о погоде, вряд ли кто и замечал ее.
Люди выходили на улицы.
Орлов шел по Садовой улице, удаляясь от центра событий. Дома, конечно, прячут деньги и драгоценности. Мать будет умолять, чтобы он переоделся в штатское: «Повоевал, Сережа, и довольно!»
Как бы не так!
Орлов торопился домой. Ему нужно было увидеть отца. За последнее время отец обнаружил изумительную ловкость. Он завел самые неожиданные связи и прославился умением находить удобный выход из самых каверзных положений. Везде у него оказывались знакомые и друзья — секретари, делопроизводители, журналисты, маклеры, адвокаты. Он не пренебрегал никем, словно в этой сумасшедшей сумятице возвышений и падений стремился обезопасить себя со всех сторон, — мало ли какое ничтожество завтра выдвинется в министры? Куда девалась его былая солидность!
Невский проспект полнился толпами. Мотаясь на углу Садовой, гимназист вскрикивал уже охрипшим голосом:
— Граждане! Да граждане же!
Вечерело, а смена ему не приходила. Однако, как добросовестный гражданин, он не считал себя вправе бросить свой пост.
Впрочем, внимание толпы перемещалось к Казанскому собору. Туда валили люди. Что затевается там? Почему патруль?
Ссутулившись и забирая пальцы в рукава, Борис похаживал позади цепи, растянутой поперек Невского проспекта. Тело его вздрагивало — не то от холода, не то от чрезвычайного возбуждения.
— Потушите костер! — приказал он, подойдя к набережной Мойки, и обрадовался собственному своему голосу, которому хрипота придавала некую особую мужественность. — Начальник не велел разводить костры.
И вновь зашагал вдоль цепи.
Унтер повернул к нему желтое, сухое, с обвислыми усами лицо и, взяв под козырек, спросил:
— Гражданин полуротный, когда в бой пойдем?
— Когда будет приказ Военно-революционного комитета, — коротко отвечал Борис.
Толпа прорывала цепь солдат.
— Назад!
Щелкнули затворы.
Толпа подалась назад. Это была враждебная толпа — опасный для предстоящего боя тыл.
Но вот толпа вновь навалилась.
— Делегация! Делегация! — кричали женские и мужские голоса. — Мирная делегация!
Подошел ротный. Он угрюмо поглядел на Бориса и удалился на другую сторону Невского.
Бородач в широкополой шляпе был выкинут толпой прямо к унтеру. Размахивая портфелем, он заговорил быстро и возбужденно:
— Я член делегации общественных деятелей...
Унтер вдруг так неслыханно выругался, что интеллигент пошатнулся и чуть не выронил портфель.
— Идите на ту сторону! — сказал Борис унтеру: — Следите за ротным.
Унтер побежал к другому краю цепи. Но ротного там уже не было.
Враг возник в самом центре готовых к штурму отрядов. Из-под арки Главного штаба вынырнула кучка мужчин и женщин. Мягкие шляпы, котелки, женские манто и салопы очень странно выглядели среди солдатских шинелей, кожаных курток, матросских форменок, рабочих пальто.
— Куда?
— Кто пропустил?
Появившийся невесть откуда ротный подскочил к Николаю. Лицо его на этот раз выражало величайшую почтительность и послушание.
— Это мирная делегация, гражданин комиссар! — отрапортовал он. — Явились с белыми флагами. Мирные предложения, гражданин комиссар. Просят разрешения пройти в Зимний к правительству, гражданин комиссар!