— Так, — подтвердил Вынукан. — Только не пять человек на одно место, а десять! Как туда попадешь? Два раза пытался — ничего! Знаешь, кого берут? Если ты сын большого начальника. Или сын доктора. Понятно? А если ты простой человек — не попадешь. Я знаю.
— Не попадешь, — сказал Тимофей.
И все сказали:
— Не попадешь...
И вот тогда Степа не спеша вытащил кожаный бумажник и извлек из него какой-то документ. Протянув его Вуквутагину, попросил:
— Читай, председатель.
Вуквутагин водрузил на нос очки, развернул документ. Наступила такая тишина, будто вся тундра затаила дыхание. Даже Манту, собака Вынукана, перестала посапывать носом.
— Ну? — не выдержал Тимофей. — Читай, Вуквутагин!
И Вуквутагин начал читать. Медленно, точками разделяя слова. Прочитает одно-два слова, посмотрит на всех, словно спрашивая: «Понятно?», и тогда продолжает:
— «Степан Сядейгович Ваненга... действительно... Дей-стви-тель-но! — подчеркивает Вуквутагин, — ...является студентом... сту-ден-том! ...первого курса... заочного отделения... машиностроительного института... Ин-сти-тута!.. Ректор — Д. Емельянов».
Может быть, минуту, а может быть, и десять минут все было так, точно не живые люди сидели в этом чуме, а висела большая картина: один человек держит в руках длинную трубку, другой вытянул шею да так и замер в этой позе, третьего художник нарисовал с чашкой в руках, из которой что-то льется ему на колени, но он этого не замечает... Хорошая картина! Но все же не сумел художник вдохнуть в нее жизнь, и все получилось как бы оцепеневшим, застывшим. Только часы-будильник продолжают тикать, но застывшие люди на картине ничего не слышат.
А потом вдруг все ожило. Совсем неожиданно. Будто в чум заглянул самый великий шаман, плюнул-дунул на картину — и она ожила.
Вежливо, как и подобает хозяину чума, Степа сказал:
— Однако в институт попадают все, кто пройдет по конкурсу, Зачем быть обязательно сыном доктора? Ты, Вынукан, неправду говоришь. Есть даже такой Институт народов Севера. Ненцы, саами, эвенки — все там учатся. Неправду ты говоришь, Вынукан.
Степан потянулся было за своей справкой, но гости потребовали:
— Читай еще, Вуквутагин. Читай хорошо, медленно.
Вуквутагин опять начал:
— «...Действительно является...»
Все повторили:
— Действительно является...
— «...Студентом...»
И опять хором:
— Студентом!..
Может быть, завтра и Тимофей, и Кунракай, и Хэнча погонят оленей далеко от поселка-стойбища, встретятся на дальних отгонах со своими давними приятелями, сядут за чай, начнут выкладывать новости. «Что там у вас?» — спросит Чюси у Тимофея.
И Тимофей подробно расскажет о том, как встречали ударника коммунистического труда Степана Ваненгу. Обо всем расскажет, но самое интересное оставит напоследок. Когда Чюси подумает, что больше Тимофею говорить не о чем, Тимофей, прикрыв от удовольствия глаза, скажет: «А потом Вуквутагин начал читать... Вот как он прочитал...»
И слово в слово Тимофей повторит все, что сейчас запоминает... До самого конца: «Ректор — Д. Емельянов».
И Вынукана забыли.
Будто и не было его тут.
А Вынукан был рад, что на него не обращают внимания. Ему надо было встать и уйти, но он продолжал сидеть, обдумывая все случившееся. Что ему теперь делать? Как снова поднять свой авторитет? Хотел сказать, что, мол, заочное отделение — это не настоящий институт, но решил этого не говорить. Все равно никто не поверит. Да еще и смеяться станут. А чего ж ты сам, спросят, не идешь на заочное?.. Уй как он сейчас ненавидел Степку Ваненгу! И как ему сейчас хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы не он, Вынукан, а Ваненга чувствовал себя вот так пакостно, чтобы Ваненга не знал, куда глаза от стыда деть!
Но вдруг его осенило.
Как-то сразу, он даже и не думал, что в голову придет такая хорошая мысль.
Кто в стойбище не знает, из-за чего Степка Ваненга уехал в город? Все знают! Жил себе, жил человек, ни о каком городе не думал — и вдруг уехал! Уехал в тот самый момент, когда в стойбище появился ученый зоотехник Вынукан и Райтынэ прилипла к нему, как смола от ели. Разве кому-нибудь не ясно, что случилось?..
Дождавшись, когда Ваненга спрятал свой документ, Вынукан сказал:
— Поздравляю тебя, однако, Степан Ваненга. Умный ты человек. Настоящим ученым будешь.
— Это еще не скоро, — заметил Степа. — Долго учиться надо.
— Все равно поздравляю... Теперь слушай: скоро я свадьбу буду делать. Райтынэ в чум беру. Ты Райтынэ помнишь? Хорошая девка, хорошая жена будет. Так вот, я тебя на свадьбу приглашаю...
Вынукан почувствовал, как все в нем сразу запело. Вон ведь какой бледный Степка Ваненга стал. Вон ведь как губу прикусил, того и гляди кровь из губы брызнет! Да и другие затихли. Сидят потупясь, думают небось: Степка хоть и студент, хоть и ударник коммунистического труда, а самая красивая девушка за Вынукана идет, потому что Вынукан — зоотехник. Сегодня — зоотехник, а завтра и председателем колхоза может стать.
Степа сказал:
— Я уже знаю, что ты Райтынэ в чум берешь.
— Знаешь? — удивленно спросил Вынукан. — Откуда тебе знать такое?
— Хэнча по дороге сказал. А когда свадьбу будешь делать?
— Может, через неделю, может, через две. Когда надумаю. Райтынэ говорит: «Давай скорей». А мне чего спешить? Все равно мы сейчас вместе, никуда она от меня не уйдет... Придешь на свадьбу?
— Приду на свадьбу, — сказал Степа. — Почему не прийти? Райтынэ мне другом хорошим была. Старый она мне друг. А русские говорят: «Старый друг — лучше новых двух».
Вынукан разочарованно сказал:
— Ну, ладно. Я скажу, когда приходить.
Нет, не такого он ожидал. Думал, узнает Степа, что Райтынэ скоро в чум Вынукана пойдет, — взбесится. Может, даже кричать начнет. Райтынэ, мол, моя девка, а не твоя. Тебя, скажет, и в стойбище не было, когда мы с ней вместе были! Если бы ты, скажет, не приехал, все по-другому было б.
И тогда Вынукан ответит: «Это в старое время говорили: «Моя девка». Теперь так не говорят. Теперь у девки спрашивают: «За кого пойдешь?» Она сама и решает. Вот так... Райтынэ за меня решила идти, а не за тебя. Разве я виноват?..»
Ничего такого, однако, не получилось. Степка, наверное, совсем дурак. Потерял девку — и хоть бы что! «Приду, говорит, на свадьбу. Почему не прийти?»
3
Степа шел по тундре на широких лыжах и негромко пел.
Не песню пел, а просто говорил сам с собой, растягивая слова, как в песне.
— Вот ведь как хорошо! — неслось по тундре. — Я опять приехал домой, опять вижу большое небо, слышу, как молчит тундра. Уй как хорошо она молчит! Спит она, наверное, потому что устала после пурги... А потом проснется — и все будет по-другому. Тоже хорошо будет. Песец помчится за леммингом, поймает его, сядет обедать. Волк выйдет на охоту, длинно завоет... Олешки пробегут, тундрянка зашевелится под снегом... Живет тундра!
Степа шел на широких лыжах и пел.
О тундре пел и о себе пел. Трудно ему, однако. Зачем так устроена жизнь, что человеку в ней всегда трудно? Разве нельзя по-другому? И разве нельзя, чтоб всем хорошо было?
Наверное, нельзя...
Он хотел было уже вернуться в стойбище, но вдруг увидел оленью упряжку. Снег, как хлопья пены, летел из-под копыт оленей, снег, как дым, клубился за нартами. Шибко мчатся олешки, будто ветер несется по тундре. И кто-то кричит, подняв над головой хорей:
— Ой-е! Пошли быстро!
Все ближе и ближе нарты. Совсем уже рядом, а из-за снега никак не различить, кто это кричит «Ой-е!». Дурак какой-то. Не видит, что ли, прямо на человека гонит оленей?!
Степа отбежал в сторону и закричал:
— Ты куда глазами глядишь? Мало тундры тебе? Дурак?
Олешки остановились. От их горячих морд валил пар — целые клубы пара.
— Я не хотела тебя испугать, — сказала Райтынэ.
Степа, кажется, задохнулся. Что-то горячее подступило к глазам и к сердцу. Будто огнем его обдало. И немало времени прошло, пока он поверил, что это Райтынэ. А когда поверил, совсем близко подошел к ней и стал смотреть на нее, как на чудо...