Бессмертная, в мире не зная печаль,
Песней наполнив Эльфийскую даль.
- Тому не бывать. Есть оковы прочней,
Чем прутья стальные и тяжесть камней,
Сметут они гордость и клятву твою.
Разве не видишь ты верность мою?
Иль у любви своей гордости нет?
Иль ты решил, что отринет и свет
Лутиэн, и любовь свою в мире забудет!
Элберет звезды! Так в жизни не будет!
Если оставишь меня ты блуждать,
Вдали одинокие тропы искать,
Тогда Лутиэн не вернется домой,
А будет рыдать на дороге лесной,
Несмотря на опасность и горе пути.
И, если с тобою нельзя ей пойти,
Против воли твоей за тобою в тени
Пойдет, чтобы встретились снова они,
Лутиэн и Берен с любовью, вдвоем,
Где земля или темных брегов окоем.
- Нет, Лутиэн, ты смела даже в муку,
Не делай труднее ты нашу разлуку,
Ты любовью меня извлекла из тюрьмы,
Но никогда в само логово тьмы,
Где страхи и вечного ужаса стон,
Свет твой не будет вовек приведен.
- Никогда, никогда! - вздрогнув, он повторил.
В об'ятьях его ее голос молил,
Тут звук налетел, как грохочущий шторм,
То Куруфин и за ним Келегорм
Ветром внезапным, грозой средь ветвей
Промчались. И громко копыта коней
Звенят по земле. И во гневе вперед
Бешено путь их к востоку ведет,
Чтоб вдоль Дориата тропу отыскать
И мимо ужасных теней проскакать
Горгората. Они той тропой
К братьям пришли бы дорогой прямой,
На восток, где стоял, высотою застыв,
Химринг, Аглона проход заградив.
Скитальцев увидели, с криком на них
Коней олни тут повернули своих,
Словно хотели они затоптать
Двоих и любовь их навек разорвать.
Но, подлетев, кони вмиг повернули
И гордые шеи свои изогнули;
Остановился тотчас Куруфин,
Лутиэн на седло подхватил он один
И засмеялся. Но рано: стрелою литой,
Свирепее, чем львиный король золотой,
Разгневанный стрелами в шкуре своей,
Оленя рогатого даже быстрей,
Что от погони летит по лощине,
Берен с рычанием яростным ныне
К Куруфину он прыгнул, на горле сцепив
Руки свои; тут же, все сокрушив,
На землю упали и всадник, и конь;
Их драки беззвучно катился огонь.
Лутиэн без сознанья лежит у корней,
Под небом, повисшим меж голых ветвей;
Тут Нолдо почувствовал Берена руки
на горле своем, и боролся он в муке,
Глаза из орбит выходили, и он
Задыхался, безжалостной хваткой сражен.
Келегорм приближался с поднятым копьем,
И Берена смерть полыхнула на нем.
Эльфийская сталь тут убила почти,
Кого Лутиэн увела из ночи,
Но, лая, Хуан повернулся кругом
К хозяину вдруг с обнаженным клыком,
Что белой угрозой свирепой блестел,
Словно на волка он ныне глядел.
В ужасе в сторону конь поскакал,
И Келегорм тут во гневе вскричал:
- Будь проклят ты, пес, что посмел тут стоять,
Посмел нк хозяина клык обнажать!
Ни всадник бесстрашный, ни конь в этот миг
Туда не пройдут, где опасный возник
Гнев, где Хуан, дико лая, застыл.
Красны его челюсти. Конь отскочил
И издали в страхе глядел на него:
Ни ножа, ни меча и почти ничего,
Ни удара копья, ни отравленных ран,
Ни хозяина ввек не боялся Хуан.
Тогда б Куруфин свою встретил судьбу,
Но тут Лутиэн прекратила борьбу.
Очнувшись, вскочила она, закричав,
В отчаянье ныне над Береном встав:
- Мой повелитель, ты ярость отринь!
Такое лишь Орки творят средь пустынь;
У Эльфов врагов кругом не сосчитать,
Огромны они, и им меньше не стать,
Пока под проклятьем сражаемся мы,
Все обезумев, и мир полон тьмы.
Успокойся, иль хуже случится беда!
Отпустил Куруфина тут Берен тогда;
Но кольчугу с копьем у него отобрал,
И нож его длинный, что бледно мерцал,
Стальной, обнаженный, без ножен висел.
Раны никто исцелять не умел,
Нанесенные им; ведь в далекие дни
Его гномы ковали, и пели они
Заклятья, и молоты падали в ряд
Под сводами Ногрода, словно набат.
Железо - как щепки ему все равно,
Кольчуги он рубит, как льна полотно.
Но сжимала другая ладонь рукоять;
Хозяин пред смертным не смог устоять.
Берен поднял его, далеко отшвырнув,
Закричал: - Уходи! - речью больно кольнув. -
Уходи поскорей, ты, предатель, глупец,
В изгнании будешь ты жить наконец!
Поднимайся, иди, и не делай впредь так,
Как Моргота слуги, как Орки, как враг;
Ну, гордый сын Феанора, ступай,
Впредь подостойней дела выбирай!
Прочь Лутиэн тогда Берен повел,
А Хуан еще лаял и с места не шел.
- Прощай! - закричал Келегорм тут прекрасный. -
Далеко ты зашел! Но все это напрасно,
И лучше б тебе умереть от оков,
Чем пробовать гнев Феанора сынов,
Что настигнет тебя еще в мире не раз.
Ни дева, и ни Сильмарил, ни алмаз
Долго не будут в об'ятьях твоих!
Тебя проклинаем в просторах лесных,
Проклинаем тебя наяву и во сне!
Прощай! - повернул он коня в тишине,
Брата он поднял движеньем одним,
И тисовый лук с окоемом златым
он натянул и стрельнул из дали,
Когда они рядом беспечно брели;
Гномьей стрелы был жестоким полет.
Не оглянувшись, они шли вперед.
Залаяв, Хуан тут же прыгнул быстрей,
Стрелу подхватив. Но вмиг следом за ней
Другая помчалась, смертельно звеня;
Но Берен рванулся, собой заслоня,
Грудью своей защитив Лутиэн.
Стрела замолчала, найдя в теле плен.
На землю он пал. Они прочь поскакали,
Со смехом, оставив его, уезжали;
Но умчались, как ветер, стегая коня,
От Хуановой ярости страшной огня.
И хоть уезжал Куруфин и со смехом,
О той стреле весть раскатилася эхом,
На Севере слышали повесть о том,
То вспомнили Люди в Походе потом,
И Морготу ненависть та помогла.
Собака потом ни одна не могла
Идти на охоту, коль вел Келегорм
Иль Куруфин. Хотя в битвы и шторм
Дом их в кровавых руинах упал,
Никогда уже голову больше не клал
Хуан к своего властелина стопам,
Но за Лутиэн он летел по пятам.
Возле Берена, плача, она опустилась,
Поток задержать она ныне стремилась
Струящейся крови, что быстро текла.
Одежду с груди его тут сорвала;
Убрала из плеча и стрелу ту саму;
Она рану слезами омыла ему.
Хуан возвратился, и лист он принес,
Что широкими мягкими стрелами рос,
Вечнозеленый, в долине лесной,
Из прочих был главной целебной травой.
Трав назначение ведал Хуан,
В лесу проносясь через ночь и туман.
Быстро он боль успокоил листом,
И Лутиэн тихо пела потом,
Как Эльфийские жены, заклятья мотив,
Так же в печали главу опустив,
Напев об оружье сплетая один.
И тени упали с суровых вершин.
Над Севера тьмою безмерною вдруг
Встал Серп Богов, за ним следом вокруг
Сияние звезд полыхнуло в ночи,
И холодом белым струились лучи.
Но у земли виден отблеск костра,
И красная в небо взлетает искра:
Там, под сплетением голых ветвей,
Пламя из вереска старых стеблей,
Там Берен лежит, погружен глубоко,
Во сне его странствие так далеко.
Над ним наклонилась с заботой без сна
Прекрасная дева; и жажду она
Его утоляет и тихо поет