– А и в самом деле, – вмешался отец. – Пусть приучается к самостоятельности. Да и потом, Ивановка не за сто верст. Захочет, приедет. А то и я ее навещу, присмотрю, чтоб все в порядке было…
И подмигнул дочери. Он понимал ее, или ему казалось, что понимал.
И она подмигнула в ответ. Все оказалось проще, чем она думала.
Ганна плакала, и ей казалось, что слезы эти никогда не кончатся, не иссякнут, откуда только в человеке может быть столько слез? Все так хорошо начиналось… Она первый раз в жизни сама испекла торт, целый день с ним возилась, нарезала салатов, пригласила девчонок. Вадим, правда, был на работе, но обещал непременно зайти, сразу как только закончится смена. И появился на пороге в половине одиннадцатого, когда она уже перестала ждать, когда все девчонки уже разошлись, и праздник выдохся, как напиток «Байкал» в откупоренной бутылке. Конечно, она все равно обрадовалась, была просто вне себя от счастья! Какие он принес розы! Тугие, темно-красные бутоны, и очень много, такая тяжелая охапка! В доме не нашлось вазы, куда бы они поместились, пришлось налить воды в две трехлитровые банки. Ганна застелила стол свежей скатертью, зажгла торшер, включила радио – передавали как раз легкую музыку.
– Скоро улечу
В солнечное лето,
Буду делать все, что захочу…
Она разливала чай, улыбалась Вадиму, подпевала Гулькиной… Получалось так красиво, так по-взрослому… И все, что случилось потом в приукрашенной таким образом кухне, на бабусином наконец-то купленном диванчике, тоже было не для детей.
И вот теперь она плакала.
Как это случилось? Почему? Она ведь даже не могла сказать, что любит этого человека, который моментально стал чужим и некрасивым до омерзения. Оказалось, что у Вадима испуганно бегающие глаза неприятного табачного цвета, он запинается и заикается, нижняя губа отвисла и в углах рта запеклись какие-то желтые корки. Фу! Она ничего этого не хотела, ей нравилось только принимать его ухаживания, нравилось быть для кого-то, пусть даже для него, единственной, быть кем-то другим, не собой, не старшей сестрой для кучи сопливых щенков, не помощницей матери!
И она плакала.
Кроме облегчения, слезы приносили девушке что-то еще, что-то, свершавшееся не с ней и не в ней, но вне, рядом. Отчего у него так дрожат руки, он смаргивает и передергивает тощими плечами? Слезы дали Ганне власть, да, власть. И удовольствие от этой власти оказалось сильнее боли, которая уже начинала стихать, сильнее разочарования, которое растает со временем…
– Малыш, ну не плачь, ну не надо, – бормотал Вадим, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что их кто-то услышит. – Малыш, я…
«А ведь правильно он боится, – сообразила про себя Ганна. – Стены тут тонкие, недавно я услышала поздно вечером, как икает соседка, та вредная старушенция. Громко так икает и приговаривает: «Ох, господи, ох, боже мой!» Она же все жалуется, что мы шумим много. Теперь все соседи знают, что мои убрались в деревню, что я одна, и в любой момент могут заинтересоваться – что это меня так расстроило? А тут, вот тебе раз, любовничек без штанов, совращение несовершеннолетней, а если учесть мое состояние, то и просто изнасилование! Статья!»
Штаны Вадим еще не успел надеть, глупо белел в полумраке белыми трусишками. Ганне захотелось рассмеяться, но это было бы не к месту, потому она поддала жару – испустила такое истошное рыдание, что самой стало неловко.
– Мы поженимся! – выпалил Вадим и даже заулыбался, словно нашел единственно верное слово, единственное средство все исправить. – Нужно только немного подождать, когда ты закончишь школу, но ведь это только год, всего лишь год… Тебе будет семнадцать, уже можно жениться…
– А если ребенок? – выкрикнула Ганна, выдав то, что действительно ее волновало.
– Да, это… Я не подумал как-то, не сообразил… Ты сейчас, того… Иди в ванную и там сделай…
– Что?
Ерзая и ежась, он кое-как объяснил. Ганна поморщилась. Какое унижение, он не должен был рассчитывать в этом на нее! Но пошла – в конце концов, это в ее же интересах. За время ее отсутствия Вадим напялил штаны и совершенно пришел в себя, даже чайник вскипятил. Начал говорить что-то, какие-то планы развивал… Ганна вдруг устала, ужасно устала. Ей захотелось спать. А ведь нужно еще замыть пятно, оставшееся на новеньком диване. Земляника со сливками. Мерзость.
«Уйди, – сказала она Вадиму мысленно. – Уйди, и постарайся загладить свою вину передо мной. Все равно как!»
Он убрался, но ненадолго. В шесть часов утра, когда Ганна досматривала утренние тревожные сны, в дверь позвонили. Робкий такой звонок.