– Словно в дармовые прислуги поступила, – сетует бабуся, быстро-быстро крутя спицами. – Приготовь, да подотри, да принеси… А домишко-то мой заброшен стоит! Уеду я обратно, как есть уеду, никакого мне уважения от вас нет!
– Не уезжай, бабусь, – вяло возражает Ганна, – ты одна там не управишься. И огород надо сажать, и корову доить, и все такое…
– Не управлюсь? Э-эх, внучка, не знаешь ты, как люди работают! Ты-то вот, я смотрю, ни к чему не приучена, матери-то легче самой все сделать, чем тебя научить. А тут и бабка под рукой, на ней хоть пахать можно…
От унылого разговора Ганна уходит в ванную комнату, грохает щеколдой и пускает воду. Не спеша раздевается она перед зеркалом – небольшим, помутневшим и поцарапанным зеркалом, в нем, как в воде лесного болотца, отражается ее лицо. Ганна требовательно всматривается в свое отражение. Рот великоват. Глаза, наоборот, могли бы быть побольше. На носу веснушки. А волосы, это же наказание, какие непокорные! Никак не соорудить из них модной прически! Но остальное Ганну устраивает – сняв блузку, она внимательно оглядела тонкую шею, слабые жердочки ключиц, маленькую круглую грудь. Встав на цыпочки, рассмотрела в зеркало свой впалый живот, на котором справа – родимое пятно, похожее на сердечко.
Вздохнув, Ганна легла в ванну, в набежавшую за время осмотра горячую воду. Тело покрылось жемчужными пузырьками, вода затуманилась от мыла. Как-то Ганна, взяв отцовскую бритву, сбрила тонкие волоски под мышками. После этого, как знала Ганна из рассказов девчонок, хорошо бы обработать подмышки дезодорантом: и вместо запаха пота девушка будет благоухать ароматной свежестью. Да, как бы хотелось Ганне иметь этот самый дезодорант! И духи ей хотелось, хотелось туфельки на каблуке, хотелось красивое белье, его не продают в магазинах, но она видела на перемене, как старшеклассницы перебирают в туалете хрустящие пакетики, наполненные словно бы кружевной пеной… Если бы у Ганны были такие вещицы, Вадим не оставил бы ее! Но у нее не было денег, она не знала, где купить всю эту красоту, не знала, что еще предпринять для своей привлекательности… Грустно размышляя, девушка лежала в ванне, пока кто-то из домочадцев не начал колотить в дверь.
– Что это тебя за чистоплотность такая обуяла? Бывало, и ноги вымыть не заставишь, – бормотала мать, протискиваясь мимо дочери с грязными пеленками в руках. – Ишь, лицо-то как горит… Ты не перегрелась, часом?
Но Ганна покраснела не от горячей воды. После придирчивого осмотра себя девушка находила себе в ванной еще одно занятие. Дело в том, что, возвращаясь из школы, Ганна однажды заглянула в ближайший книжный магазин. Среди груды неудобочитаемых книг, воспевающих то радость созидательного труда, то красоты родной природы, ей бросился в глаза пухлый томик в цветастой бумажной обложке.
«Ги де Мопассан. Жизнь. Милый друг» – прочитала Ганна. Открыла книгу, пробежала глазами несколько строк и тут же закрыла ее. Томик стоил рубль тридцать четыре копейки, эти копейки Ганне пришлось искать на дне портфеля, а продавщица насмешливо за девушкой наблюдала. Французский классик, друг Тургенева, по словам Максима Горького, «певец женских бедер», произвел в незрелом уме Ганны переворот. Революцию! Вот оно, оказывается, в чем дело, вот что такое любовь! Страсти, измены, горечь разлуки, восторг свидания! Оказывается, чтобы удержать возле себя мужчину, нужно быть соблазнительной, кокетливой, ветреной, занятной и ни к чему не относиться слишком серьезно! Нечего сказать, удружил ей Мопассан, ни с того ни с сего изданный Верхневолжским книжным издательством! Восьмидесятые подходят к середине, социализм вот-вот окончательно победит в отдельно взятой стране, а они развлекают восьмиклассниц похождениями пройдохи Дюруа! Наслаждалась же творениями Мопассана Ганна в ванне, больше было негде. Отсюда и яркий румянец на щеках, отсюда и тоска по красивым вещам, и беспокойство – красива ли она?
Все же, видно, она была достаточно хороша и без кружевного белья, и без модельных туфель, потому что Вадим снова объявился как ни в чем не бывало. Он словно и не заметил, что пропустил целых три дня, и у Ганны от этого сладко замерло сердце. Он – мужчина, взрослый и серьезный, у него могут быть свои дела, и для него вовсе не весь смысл жизни состоит в любви, в их свиданиях!
Это были счастливые дни, и каждый день был лучше предыдущего, и в каждом было обещание еще большего счастья. В ней зрело что-то, неведомая пока сила, и ночами Ганна прислушивалась к себе. Что это? Как это называется? Перебирала знакомые слова и не могла найти.
Наступило лето, и оно принесло Ганне долгожданную свободу. Каждый год, как только детей распускали на каникулы, семья Марголиных отправлялась в деревню. Там к их услугам был целый дом, просторный, на век поставленный дубовым срубом о двенадцати венцах. Изнутри обустроен без затей – привольные сени, где по летнему времени спали дети, кухня с печкой, которую белили каждый год, и «чистая» горница, где на кровати с никелированными шишками сохранился кружевной подзор, плетенный еще прабабушкой, бабусиной мамой. А над кроватью висел ковер, которым Ганна любовалась, засыпая, еще в детстве, еще когда была одной-единственной, ненаглядной дочкой у родителей… Дивной красы был ковер, и сюжет на нем разворачивался затейливый. На заднем плане возвышались дворцы с башенками и минареты с полумесяцами, в синем небе светила полная луна, размером с добрую тыкву, а на переднем плане изображен был всадник на коне. Юноша с тонкими усиками, в чалме и в расшитых золотом одеждах, скакал на белоснежном жеребце, держа в объятиях девушку, очевидно, только что похищенную им из дворца с башенками. Девушка была закутана в голубое покрывало, наружу виднелись только огромные, небывалые глаза, широкие дуги бровей и крохотная ножка. Парочку сопровождали верные чичисбеи, но те ехали на гнедых конях, и из полумрака вспыхивали только огненные очи их горячих скакунов, оскаленные зубы самих всадников, да сабли в их руках. А может, то были и не верные чичисбеи, а погоня, пустившаяся по следу влюбленных. У ног коней неслись борзые псы, в ветвях деревьев, тревожно склонившихся над тропинкой, сидели какие-то птицы. Поодаль сверкало озеро, на нем плавали толстые лебеди и круги шли по спокойной воде. Одним словом, рассматривать ковер можно было долго – такое изобилие деталей Ганне потом случалось видеть только на картинах вошедшего в большую моду художника Ильи Глазунова.