Продавщица восстановила недостающие две буквы. «Га» – запомнила их Федосья и удивилась: как это она раньше-то не додумалась? Ма-га-зин, Значит, перед «га» должно стоять «ма», а в конце слова – «зин»... Вон ту букву подставить, и будет – Зина. Так звали задохнувшуюся от угара Федосьину дочку. Ма-га-зин – как просто! Теперь она везде находила запомнившиеся ей буквы. Но других слов, например в праздничных призывах, прочесть не могла. Тогда Федосья полезла на чердак, среди хлама отыскала старый букварь и за неделю изучила все буквы. Читала трудно еще, медленно, но букварь прочла от корки до корки. Надо бы сходить в библиотеку, взять там какую-нибудь не толстую книжку, да боязно: вдруг библиотекарша, тощая как вяленый чебак, неприступная девица, поймет, что Федосья неграмотна? А понять долго ли? Стоит только на роспись взглянуть... Тыртова... Всю-то фамилию выводить долго, так Федосья приспособилась и ставит первые три буквы: Тыр, а дальше – волнистая линия.
И все же, перевязав бинтами руки («И худо распишусь, так никто не придерется... Руки, мол, больные».), она отважилась и пошла в библиотеку. Пройдя вдоль книжных полок, уверенно ткнула в первую попавшуюся книжку и сказала:
– Мне эту.
– Эту? – выщипанные брови библиотекарши удивленно взлетели. Еще бы: книжка-то – «Опыты» Монтеня – никем не читана. Библиотекарша и сама не раскрывала ее. Только проставила инвентарный номер да занесла в регистрационную карточку. «Смотри-ка ты! – уважительно подумала ома. – Какая любознательная особа! Надо будет к ней присмотреться. Да и самой Монтеня прочесть...»
Однажды, встретив Федосью на улице, она поклонилась и полюбопытствовала: понравился ли Монтень?
– Не без этого, – уклончиво ответила Федосья. – С умом человек пишет.
Но книжка была ей явно не по зубам. И не столь потому, что автор труден,– шрифт больно мелкий попался. Слегка измяв страницы, кое-где даже карандашом подчеркнув, чтоб видели, что читала, Федосья через пару недель отнесла Монтеня в библиотеку и попросила что-нибудь детское.
– Племяшка у меня читать учится. Вы уж посоветуйте... что-нибудь по ее разуму.
Библиотекарша нашла Чуковского, и вот, проводив Пронина, Федосья маршировала по комнате, выкрикивая казавшиеся ей нелепыми строчки: «Муха, муха-цокотуха, позолоченное брюхо!» Вот причудина-то! О мухе пишет, да еще и брюхо ей вызолотил... Будто не о ком больше писать... Ага, а дальше про таракана... всю нечисть собрал. Неужто за такие стишки еще и деньги платят?
– Ты вот эту книжицу читал? – Федосья, осилив книжку про насекомых, подсунула ее Пронину. Пускай поглядит, почитает... может, вместе посмеемся. А главное, исподволь станет ясно, что Федосья тоже не без царя в голове, интересуется литературой. Однако Пронин, взглянув на суперобложку, сердито откинул книжку в сторону, проворчал:
– Есть мне время глупостями заниматься!
– А Монтеня не читал?
– Кого?!
– Монтеня... писатель такой французский.
– Он в бурении что-нибудь смыслит?
– Умные люди во всем смыслят. На то они и умные.
– Во всем и не надо. Вот я, примерно сказать, бурение знаю досконально... с закрытыми глазами скважину насквозь вижу... по звуку чувствую, где твердая порода, а где мягкая... и раствор не моргнув приготовлю, и всякую поломку исправлю... А назначь меня... ну хоть бы ветеринаром... Там совсем другая техника... напортачу. Или аптекарем назначь. Я тебе такой рецепт составлю – только на том свете поймешь, чего выпила. Я к чему это говорю-то? Каждому ремеслу учиться надо... или на практике его постигать..
– Всё бы так! – возражала Федосья – Вот Монтень этот... для кого книжку свою сочинил? Толстенная, поболе килограмма, поди... А ты ей даже не поинтересовался, И это передовой, уважаемый человек! Что ж о других-то говорить?
– Иди ты со своим Монтенем! – рассердился Пронин и, закурив, сел у окна.
Федосья огорченно вдохнула: так хотелось поговорить! И что он сердится? Ну не про Монтеня, дак про другого. Вечор, зайдя в контору, подобрала подле печки истрепанную без корочек книжку. Первая страница была наполовину вырвана снизу. А начало уцелело. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», – с трудом осилила Федосья начало великого романа. А прочитав эту фразу, радостно рассмеялась не только оттого, что смогла разобрать мелкие буковки, но прежде всего потому, что мысль автора показалась ей исключительно верной. Кто ж высказал ее так просто и так складно? Спросить бы у Пронина, но вдруг он рассердится? «Ладно уж, – решила Федосья, разбирая постель, – когда всю книжку осилю, тогда и спрошу». Но, лежа под одеялом, она снова и снова повторяла эту поразившую ее фразу: «Все счастливые семьи похожи друг на друга...»