Правда, и завтрашний день по-своему тоже хорош. Однако он мог бы стать еще лучше.
Но солнце над головою горит, греет, светит, и лес на земле шумит, и – слава богу. Тут уж не до философии. Подольше бы матери на глаза не попадаться. А все прочее, касающееся звериного и человечьего бытия, волчонка не занимало. Вот прыгнуть через ручей, отважно бегущий куда-то в неизвестность, славно. И еще раз прыгнуть, и еще... А потом, взобравшись на косогор, съехать с него, тормозя на задних лапах, не удержавшись, кувыркнуться и зарыться носом в пушицу.
Однако кувыркаться и ерзать скоро наскучило, и волчонок дернул вниз вдоль ручья. Надо же в конце концов выяснить – куда и зачем он стремится. Во всяком стремлении есть своя влекущая тайна. А тайну рано или поздно раскрывают.
Еще недалеко и убрел-то, каких-то два-три поворота по следу убегающего ручья, а уж наскочил на утиное гнездо. Утка-мать заполошно крякнула, растопырила крылья. Желтые неуклюжие утята, очень беспомощные, очень смешные, но трогательные, заковыляли к воде. И пока они не коснулись воды, пока не уплыли в камыши, птица-мать, топорща крылья, все стояла перед зверенышем и грозила ему, не сильная, совсем не страшная, но поразительно самоотверженная. Убедившись, что волчонок добр еще, еще не усвоил ту страшную звериную истину – хватать, рвать все живое, кровеносное! – она благодарно крякнула и плюхнулась в болото. А скоро и весь выводок пристроился к ней в кильватер, и наблюдать за ними волчонку было истинным удовольствием.
Впрочем, волков на всю эту огромную область, как подсчитали биологи, осталось три-четыре сотни. И сверху поступило предписание – сохранить их поголовье. Потому что хищники эти – санитары леса или какие-то иные медицинские функционеры.
Берегом как раз прошел главный их охранитель, бородатый, задумчивый, в стареньком свитере, в потертых джинсах. Шагал крупно, но осторожно и мягко, чуть оседая назад, словно боялся оступиться. В широкое вислое плечо, как обычно, врезался ремень фоторужья. Сейчас ветерок тянул от того человека с фоторужьем, и потому волкодав не учуял звереныша, плоть от плоти своего давнего, заклятого врага. Он бы рванул его клыками, вмял в землю и задушил, мстя за пережитое когда-то унижение...
Впрочем, едва ли. Он не имел на это права. Хищники подлежали строгой охране. Это странно, что хищников оберегает закон. Странно для волкодава, который оберегает порядок в лесу и своего сегодня почему-то рассеянного хозяина.
В этом лесу они поселились недавно. А жили сначала в тундре, неподалеку от острова, опоясанного рекой и кольцами бетонных дорог. Этот остров и факела вокруг видно даже отсюда, если чуть-чуть подняться в горы. Человек и пес бывали в горах, но не ради того, чтобы полюбоваться на остров, на мерцание огней, на дымы... Они прекрасно между собою ладили, как бы дополняя друг друга. Оба имели характер молчаливый, и порою хозяин по целым дням не произносил ни слова. Буран – так звали, так стали с некоторых пор звать собаку – в собеседники не навязывался и очень редко напоминал о себе. Он бродил вокруг избушки либо лежал в берлоге, которую, на манер медвежьей, ему построил Станеев. Иногда, заскучав, убегал в тайгу, возвращался усталый, довольный.
Жизнь их текла ровно, без событий и в стороне от событий. Беспокойство вносили, нарушая обычный размеренный ритм, только случайные приезжие. Однажды это была женщина, пахнущая непривычно и терпко. Волкодав гаркнул на нее устрашающе-грозно, кинул на плечи лапы, принюхался. Женщина, против обыкновения, не испугалась.
– Красавец какой! – прожурчала она. – Кра-аса-вец! И глаза умные. Ну прямо совсем человечьи глаза. Ты как зовешь его, Юра?
– Волком, – ответил хозяин, заметно робевший перед женщиной. Он никогда ни перед кем не робел, а тут оробел, разволновался и шумно задышал перебитым носом. Глаз он почти не поднимал, прятал их в густых черных ресницах, вздрагивающие пальцы впились в бороду и мяли ее в щепоти. Спокойный тихий басок то падал до шепота, то тончал и рвался, рассыпаясь в каком-то непривычном, придурковатом хохотке.
– Волком? – обиделась за собаку женщина. – Какой же он волк? Это... Буран... Такой же мохнатый и хмурый. Буран, да?
Хозяин равнодушно пожал плечами. Волкодав тоже не возражал. Ему понравился негромкий, мягкий и в то же время решительный голос женщины, часто отбрасывавшей за уши тяжелые пепельные волосы, ее властная уверенная походка, ее белые, пахнущие лекарствами руки, ее глубокие серые глаза. Она была уверена, очень уверена в себе и приноравливалась к любой обстановке, считая себя хозяйкою на земле.